Толстовство – основные идеи. Философия Л. Н. Толстого Непротивление злу силой - Доклад

Определение 1

Толстой Лев Николаевич ($1828 – 1910$) русский писатель, мыслитель.

Не раз отмечалась характерность русской философии её тесную связьь с расцветом русской литературы.

Замечание 1

В истории национальной философии особое место занимает Лев Толстой. Помимо своей гениальности как художника, литератора, он был выдающимся философом, хотя и односторонним. Но его сила и выразительность, с которой он развивал собственные идеи и мысли, ни с чем не сравнима. Его слова наполнены простотой, но вместе с тем, они имеют необычайную глубину и огненную силу. Вместе с другими русскими философами Толстой делает акцент на мораль, но с его позиции это настоящий «панморализм», а не « примат практического разума». Его нетерпение к идеям, которые не укладывались в рамки его собственной философии, говорит лишь о том, как его волновала та мысль и правда, которые он высказывал в своих работах.

Философские идеи

Поиск смысла жизни, пожалуй, самое выразительное и непревзойдённое героическое искание, представленное в страстной борьбе с вековыми традициями. Он противился «духу века сего», что выносит его за рамки исключительно российской философии и ставит его в ряд с другими выдающимися мыслителями и философами эпохи. Толстой – мировое явление, но полностью позиционирующее себя как типично русское, не мыслящее себя вне русской жизни.

В $70$х года Толстой переживает глубокий духовный кризис, который он выразил в своём произведении «Исповедь ».

Исповедь – жанр религиозной литературы. Помощь Бога – акт молитвы. Это размышление перед лицом Бога. Молитва настраивает человека на искренность. Молитва в конце как благодарность.

Смысл исповеди – осознать свои грехи. Исповедующийся – грешник. Но Толстой подразумевал другой смысл исповеди. Он исповедуется перед собой. Через отрицание Бога мы придём к Богу. А если Бог отрицается, следовательно, он не истина. Сомнение во всём. Сомнение в вере. Это приход к бессмыслице. Отрицание смысла, отсутствие смысла жизни.

Поиск смысла жизни. Невозможно жить без смысла жизни. Возникает проблема смерти, которую в этот момент мучительно переживает Толстой, это трагедия неизбежности смерти, которая доводит его до идеи самоубийства. Этот кризис приводит Толстова к разрыву отношений с секулярным миром. Он сближается с «верующими из бедных, простых, неученых людей», как пишет в «Исповеди». Именно в простых людях Толстой находит для себя веру, которая давала им смысл в жизни. С присущей ему страстностью, Толстой жаждет наполниться этой верой, войти в мир веры. В этот момент он полностью осознаёт свой разрыв с церковью, с церковным толкованием Христа, христианства, и встаёт на путь «самунижения и смирения». В упрощенном виде богословский рационализм занимает его мышление. Это приводит к тому, что Толстой формулирует собственную метафизику на отдельных положениях христианства. В его понимание христианства входит отрицание божественности Христа и его Воскресение, видоизмененный текст Евангелия с акцентом на те моменты, которые, по его мнению, возвестил миру Христос.

Труды Толстова в этот период включают в себя 4 тома

• «Критика догматического богословия»,
• «В чем моя вера»,
• «О Жизни».

Это его самый значительный мыслительно-философский этап.

Мистический имманентизм

Толстой создаёт свою систему мистического имманентизма, который был близок к идеям рационализма нового времени, то есть отрицанию всего трансцендентного. Однако, это – мистическое учение о жизни и человеке, что крайне значительно отделяло его от современной философии. Толстой, таким образом, разрывал свои отношения и с церковью и с миром. Ключевые темы философии Толстова всегда были в фокусе его этических исканий. Это можно охарактеризовать как «панморализм». Это стремление подчинить

Гениальный писатель и глубокий мыслитель Л.Н. Толстой занимает важное место в русской философии второй половины XIX в. В центре его религиозно-философских исканий стоят вопросы понимания Бога, смысла жизни, соотношения добра и зла, свободы и нравственного совершенствования человека. Он выступил с критикой официального богословия, церковной догматики, стремился обосновать необходимость общественного переустройства на принципах взаимопонимания и взаимной любви людей и непротивления злу насилием.

Для Толстого Бог — это не Бог Евангелия. Он отрицает все те его свойства, какие рассматриваются в православном вероучении. Он стремится освободить христианство от слепой веры и таинства, видя предназначение религии в доставлении человеку земного, а не небесного блаженства. Бог представляется ему не Личностью, которая может открываться людям, а туманным, неопределенным Нечто, неопределенным началом духа, живущим во всем и в каждом человеке. Это Нечто является и хозяином, велящим поступать нравственно, творить добро и уклоняться от зла.

Нравственное совершенствование человека Толстой отождествлял с вопросом о сущности жизни. Он оценивает сознательную, культурную и социальную жизнь с ее условностями как жизнь лживую, призрачную и в сущности ненужную людям. И это относится, прежде всего, к цивилизации. Толстой рассматривает ее как отсутствие у людей потребности сближения, как стремление к личному благосостоянию и игнорирование всего, что прямо не относится к собственной особе, как убеждение в том, что лучшее благо мира — деньги. Цивилизация, считает Толстой, калечит людей, разъединяет их, искажает все критерии оценки человека и лишает людей наслаждения общения, наслаждения человеком.

Для Толстого подлинной, не замутненной цивилизацией является «природная» первожизнь, которая включает в себя вечную природу и звездное небо, рождение и смерть, труд, жизнь, какой ее представляет непредвзятый взгляд на мир простого человека из народа. Именно такая жизнь и является единственно нужной. И все жизненные процессы, считает Толстой, направляет непогрешимый, всемирный, всепроникающий Дух. Он в каждом человеке и во всех людях, взятых вместе, он вкладывает в каждого стремление к тому, что должно, велит людям бессознательно жаться друг к другу, дереву расти к солнцу, цветам увядать к осени. И его блаженный голос заглушает шумное развитие цивилизации. Только такое натуральное начало жизни, и ее первозданная гармония могут способствовать земному счастью человека, утверждает Толстой.

Наиболее полно нравственную позицию Толстого раскрывает его учение о непротивлении злу насилием. Толстой исходил из предположения, что Бог установил в мире закон Добра, которому должны следовать люди. Сама по себе человеческая природа естественно благостна, безгрешна. И если человек творит зло, то только по незнанию закона Добра. Добро само по себе есть разумное, и лишь оно ведет к жизненному благополучию и счастью. Осознание этого предполагает «высшую разумность», которая всегда хранится в человеке. В отсутствии такого выходящего за рамки повседневной жизни понимания разумности и заключается зло. Понимание добра сделает невозможным появление зла, считает Толстой. Но для этого важно «пробудить» в себе высшую разумность путем отрицания обычных представлений о разумности повседневной жизни. А это вызывает душевный дискомфорт переживания людей, ибо всегда страшно отказаться от привычного, видимого ради необычного, невидимого.

Отсюда активное обличение Толстым зла и лжи реальной жизни и призыв к немедленному и окончательному осуществлению добра во всем. Важнейшим шагом в достижении этой цели является, по убеждению Толстого, непротивление злу насилием. Для Толстого заповедь непротивления злу насилием означает безусловное нравственное начало, обязательное для исполнения всеми, закон. Он исходит из того, что непротивление не означает примирение со злом, внутреннюю капитуляцию перед ним. Это особый вид сопротивления, т.е. неприятия, осуждения, отвержения и противодействия. Толстой подчеркивает, что, следуя учению Христа, все деяния которого на земле были противодействием злу в его многообразных проявлениях, необходимо бороться со злом. Но эту борьбу следует полностью перенести во внутренний мир человека и осуществлять ее определенными путями и средствами. Лучшими средствами такой борьбы Толстой считает разум и любовь. Он верит, что если на любое враждебное действие отвечать пассивным протестом, непротивлением, то враги сами прекратят свои действия и зло исчезнет. Применение насилия по отношению к ближнему, которого Заповедь требует любить, лишает человека возможности блаженства, душевного комфорта, считает Толстой. И наоборот, подставление щеки и подчинение чужому насилию только укрепляет внутреннее сознание собственной нравственной высоты. И это сознание не сможет отнять никакой произвол со стороны.

Толстой не раскрывает содержание самого понятия зла, которому не следует противиться. И поэтому идея непротивления носит абстрактный характер, существенно расходится с реальной жизнью. Толстой не хочет видеть разницы в прощении человеком своего врага ради спасения своей души и бездеятельностью государства, например по отношению к преступникам. Он игнорирует, что зло в своих разрушительных действиях ненасытно и что отсутствие противодействия только поощряет его. Заметив, что отпора нет и не будет, зло перестает прикрываться личиной добропорядочностью, и проявляет себя открыто с грубым и нахальным цинизмом.

Все эти непоследовательности и противоречия вызывают определенное недоверие к позиции толстовского непротивления. Оно приемлет цель — преодоление зла, но делает своеобразный выбор о путях и средствах. Это учение не столько о зле, сколько о том, как не следует его преодолевать. Проблема не в отрицании противления злу, а в том, всегда ли насилие может быть признано злом. Эту проблему последовательно и четко Толстой решить не сумел.

Итак, развитие русской философии в целом, ее религиозной линии в частности подтверждает, что для понимания российской истории, русского народа и его духовного мира, его души важно познакомиться и с философскими поисками русского ума. Это обусловлено тем, что центральными проблемами этих поисков были вопросы о духовной сущности человека, о вере, о смысле жизни, о смерти и бессмертии, о свободе и ответственности, соотношении добра и зла, о предназначенности России и многие другие. Русская религиозная философия активно способствует не только приближению людей к путям нравственного совершенствования, но и приобщению их к богатствам духовной жизни человечества.

1. Философия как наука, история философии

   Книга >> Философия

   … -нибудь действительно серьезное - свыше человеческих сил , поэтому философия в России постепенно захирела - не … свое единение». Вопросы к разделу «Л. Толстой : непротивление злу» 1. Назовите основной вопрос Толстого ? 2. расскажите о двух источниках …

2. Социальная философия Л.Н. Толстого

   Реферат >> Философия

   … смысл жизни в понимании Л.Н. Толстого ”, “Социальная философия Л.Н. Толстого ”. К главному источнику составлены … указанной цели Толстой видит в принципе “непротивления злу насилием”. Перелагая … творца истории, решающую силу исторического развития. Поэтому …

3. Философия , ее предмет и функции

   Шпаргалка >> Философия

   … благодаря онтологическому различию между силой и энергией. «Первая философия» Аристотеля (позднее названа метафизикой … Толстого категорический - нет! Единственным средством радикального уничтожения зла может быть только непротивление злу …

4. Философская система Аристотеля. Особенности русской философии

   Курсовая работа >> Философия

   … 2. Особенности русской философии 2.1 Роль писателей в становлении русской философии (Л.Н. Толстой ) Заключение Список использованной … тезисов которого является тезис о «непротивлении злу силою» Критика Толстого и толстовства Обер-прокурор Святейшего Синода …

5. Философия (конспект лекций). Философия как разновидность мировоззрения

   Конспект >> Философия

   … направление в философии , в силу которого … философия ; философия системы писателей Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого ; революционно-демократическая философия ; либеральная философия . 2. Декабристская философия … должно быть непротивление злу ; государство …

Хочу больше похожих работ…

Аннотация

Мой реферат написан по книге А.А. Галактионова и П.Ф. Никандрова: “Русская философия IX-XIX веков”, страницы 563-576. Темы данного отрывка – “Истинная религия и смысл жизни в понимании Л.Н. Толстого”, “Социальная философия Л.Н. Толстого”. К главному источнику составлены десять вопросов, на них ответы даны цитатами из главного текста. В дополнение, приводятся ответы из других источников.

“Истинная религия и смысл жизни”

В процессе создания своего религиозно-этического учения Толстой изучил и переосмыслил все основные религиозные вероучения, отбирая из них те нравственные принципы, которые укладывались в слагавшуюся в его сознании систему взглядов. По преимуществу он обращался к восточным, азиатским религиозным и философским учениям, где сильнее, чем в соответствующих идеологических течениях Европы, был выражен патриархальные элемент.

Философские взгляды Л. Н. Толстого

Что же касается христианства, то и оно подверглось им своеобразной переработке.

Хотя Толстой и отрицал церковное христианство, т.е учение, которое, по его мнению, искажено в официальном богословии, всё равно именно оно определило главное направление его религиозно-философских исканий. Из христианства он выделял те черты, которые в сущности одинаково свойственны всем религиям, а именно: равенство людей перед Богом, непротивление злу насилием, моральное самоусовершенствование, выведенное из необходимости служения богу, и т. п. Но, с другой стороны, Толстой очень хорошо себе представлял ту антинародную роль, какую церковь играет в жизни общества, и потому относился к ней с сильным предубеждением. Он считал, что христианская догматика была для церкви только «предлогом», в действительности же церковь всегда преследовала главным образом свою выгоду, эксплуатируя невежество простых людей и их наивную веру. Поставив перед собой задачу очистить первоначальное христианство от позднейших наслоений, он толковал его в духе всеохватывающей любви, т. е. принимал его главный нравственный завет.

Из западноевропейских мыслителей Толстой ближе всего к Руссо, Шопенгауэру и Бергсону. Руссо в основном повлиял на социальную философию писателя и на его педагогические воззрения. Что же касается нравственно-религиозного учения, то здесь легко прослеживается его связь прежде всего с Шопенгауэром. У обоих мыслителей много созвучного в трактовке категорий воли, совести, добродетели. Для обоих характерна аскетическая и пессимистическая направленность учений в целом. Бергсон, по-видимому, повлиял на Толстого в понимания некоторых общефилософских и гносеологических проблем, таких, как причинность, целесообразность. Так же, как и Бергсон, Толстой был склонен к иррационализму, выдвижению на первый план интуиции.

Воззрения Толстого слагались, разумеется, преимущественно под воздействием общественной и умственной атмосферы России второй половины XIX в. Русская мысль дала целый комплекс идей и течений, которые своеобразно переплавлялись в сознании писателя. Но при всех влияниях, испытанных Толстым на протяжении долгой жизни, он шел своим, неповторимым путем. Для него не было непререкаемых авторитетов, перед которыми бы он останавливался. Все учения и идеи преломлялись им через призму русской жизни в ее переходный период.

Все планы преобразования жизни Толстой связывал с усовершенствованием человека. Отсюда, естественно, проблемы нравственности выдвигаются в центр философии и социологии. Но построение учения он не мыслил себе без религиозного основания. Все религии, по мнению Толстого, заключают в себе две части: одна - этическая, т. е. учение о жизни людей, а другая — метафизическая, содержащая основную религиозную догматику и толкующая о Боге и его атрибутах, о происхождении мира и людей, об их отношении к Богу. Поскольку метафизическая сторона религий неодинакова, будучи как бы сопутствующим признаком, а этическая во всех религиях совпадает, то, следовательно, именно она и составляет подлинныйсмысл любой религии, а в истинной религии она должна сделаться единственным содержанием. И сколько бы церковь ни подменяла этику метафизикой, сколько бы ни ставила внешнее, мирское выше внутреннего в угоду своим земным, корыстным целям, люди, в особенности простой народ, далекий от понимания догматических ухищрений, сохранил нравственное ядро религии во всей его чистоте. Поэтому Толстой отвергал церковь, церковную догматику и обрядность и звал учиться истинной вере у простых людей.

Вместе с тем человечество на протяжении своего долгого существовании открыло и выработало духовные начала, которыми руководствуются все люди. Факт совпадения этих начал в сознании и поведении людей является для Толстого еще одним доказательством возможности и построения единой “истинной” религии: “Истинная религия есть такое согласное с разумом и знаниями человека установленное им отношение к окружающей его бесконечной жизни, которое связывает его жизнь с этой бесконечностью и руководит его поступками.” И далее он поясняет, что положения этой “истинной” религии до того свойственны людям, что принимаются ими как давно известные и само собой разумеющиеся. Для христиан “истиной” религией является христианство, но не в его внешних формах, а в моральных принципах, по которым христианство совпадает с конфуцианством, даосизмом, иудаизмом, буддизмом и даже магометанством. В свою очередь, истинным во всех, этих религиях является то, что совпадает с христианством. А это значит, что многообразие вероучений свидетельствует о несостоятельности отдельных религии, учений или церквей, но это не может служить доводом против необходимости и истинности религии вообще.

Важное место в системе религиозно-этических воззрений Толстого занимает понятие бога и особенно значение этого понятия применительно к человеку. Определения бога в онтологическом плане, т. е. как бесконечного бытия, а также в космологическом смысле, т. е. как творца мира, для Толстого не представляют интереса. Напротив, он объявляет метафизическим суеверием идею, что мир произошел из ничего, только в результате акта божественного творения. Сущность божества он рассматривает преимущественно в моральном плане. Он представляет бога в качестве “неограниченного существа”, которое сознается каждым человеком в самом себе в ограниченных временем и пространством пределах. А еще точнее, как любил повторять Толстой, “Бог есть любовь”, “совершенное благо”, составляющее ядро человеческого “я”. Он склонен был отождествлять понятие бога с понятием души. “Нечто бестелесное, связанное с нашим телом, мы называем душою. Это же бестелесное, ни с чем не связанное и дающее жизнь всему, что есть, мы называем Богом”. Душа, по его учению, есть причина человеческого сознания, которое в свою очередь, должно быть имманацией “всеобщего разума”. Этот всеобщий разум, или Бог, является высшим законом нравственности, и познании его составляет главную задачу человечества, ибо от этого находится в прямой зависимости понимание смысла жизни и способы ее правильного устройства.

Но прежде чем решить вопрос о смысле жизни, человек должен осознать, что такое жизнь вообще. Перебирая все известные тогда в естественных науках определения жизни, Толстой считает их, во-первых, тавтологическими, а, во-вторых, фиксирующими лишь сопутствующие процессы, а не определяющими саму жизнь, так как они сводят многообразие человека к биологическому существованию. А между тем указывает Толстой, жизнь человека невозможна без общественных и нравственных побуждений, и потому всем определениям жизни он противопоставляет своё: слабости - избирают люди, примирившиеся с обманом, в котором живут. Все эти позиции Толстой считает иллюзорными, не содержащими в себе удовлетворительного решения вопроса, потомучто они выведены рассудочно. Но помимо разума, который охватывает отношения между “я” и “не-я”, человек обладает неким внутренним, надразумным “сознанием жизни”, которое корректирует работу разума. Она-то, эта жизненная сила, заключена в простом народе, понимание смысла жизни который недеформировано ни влиянием ложного знания, ни искусственной цивилизацией, ни церковным богословием.

“Неразумное знание” народа есть вера. Следовательно, в народе и надо искать смысл жизни.

Показательны в этом отношении рассуждения Толстого от имени Левина в последних главах романа “Анна Каренина”. Откуда, для чего, зачем и что такое жизнь, каков ее смысл, а также смысл человеческих побуждений и стремлений - вот опросы, поставленные Толстым перед Левиным. “Организм, разрушение его, неистребимость материи, закон сохранения силы” развитие - были те слова, которые заменили ему прежнюю веру. Слова эти и связанные с ними понятия были очень хороши для умственных целей; но для жизни они ничего не давали. Не найдя ответа в теориях материалистов и естествоиспытателей, Левин обратился кидеалистической философии, к сочинениям Платона, Канта, Шеллинга, Гегеля и Шопенгауэра, но рационалистические конструкции с неопределенен понятиями рушились тотчас же, как только он вспоминал, что в жизни человека есть много более важного, чем разум, такою, что с помощью разума объяснить нельзя. В своих поисках Левин добрался до богословской литературы и в том числе до сочинений Хомякова. Сначала он согласился с идеологом славянофильства, что постижение «божественных истин» дано не отдельному человеку, а совокупности людей, объединенных церковью. Но изучение истории разных церквей привело его к убеждению, что церкви враждебны друг другу и каждая из них претендует на исключительность. Последнее обстоятельство вызнало у него недоверие к церковному богословию и заставило искать истину в своей, собственной душе. В словах крестьянина Федора: “жить для Бога, для души”, “жить по правде, по божьи” ему неожиданно открылся смысл жизни.

Толстой доказывает, что все ученые и мыслители, ставившие вопрос о смысле жизни, или давали неопределенный ответ, или приходили к признанию бессмысленности конечного существования человека перед лицом бесконечного мира. Однако суть вопроса Толстой видит в том, какой смысл именно конечного в бесконечном? Какое вневременное и внепространственное значение имеет индивидуальная жизнь, взятая сама по себе? И эта новая постановка вопроса приводит Толстого к ещёболее категорическому заявлению, что только религиозная вера раскрывает перед человеком смысл его жизни, направляет его на путь совершенствования себя и общества, “Цель жизни только одна: стремиться к тому совершенству, которое указал нам Христос, сказав: “Будьте совершенны, как Отец ваш небесный”. Эта единственная доступная человекуцель жизни достигается не стоянием на столбе, не аскетизмом, а выработкою в себе любовного общения со всеми людьми. Из стремления к этой правильно понимаемой цели вытекаютвсе полезные человеческие деятельности, и соответственно этой цели решаются все вопросы”.

скачать Философские и религиозные взгляды Толстого
Жизненный путь Льва Николаевича Толстого делится на две совершенно разные части. Первая половина жизни Льва Толстого, по всем общепринятым критериям, сложилась очень удачно, счастливо. Граф по рождению, он получил хорошее воспитание и богатое наследство. В жизнь он вступил как типичный представитель высшей знати. У него была буйная разгульная молодость. В 1851 годах служил на Кавказе, в 1854 годах участвовал в обороне Севастополя. Однако его основным занятием стала писательская деятельность. Хотя повести и рассказы приносили славу Толстому, а большие гонорары укрепляли состояние, тем не менее его писательская вера стала подрываться.

Философские идеи в творчестве Л. н. толстого.

Он увидел, что писатели играют не свою собственную роль: они учат, не зная, чему учить, и непрерывно спорят между собой о том, чья правда выше, в труде своем они движимы корыстными мотивами в большей мере, чем обычные люди, не претендующие на роль наставников общества. Не отказавшись от писательства, он оставил писательскую среду и после полугодового заграничного путешествия (1857) занялся педагогической деятельностью среди крестьян (1858). В течение года (1861) служил мировым посредником в спорах между крестьянами и помещиками. Ничто не приносило Толстому полного удовлетворения. Разочарования, которые сопровождали каждую его деятельность, стали источником нарастающего внутреннего смятения, от которого ничто не могло спасти. Нараставший духовный кризис привел к резкому и необратимому перевороту в мировоззренческих взглядах Толстого. Этот переворот явился началом второй половины жизни.

Вторая половина сознательной жизни Л. Н. Толстого явилась отрицанием первой. Он пришел к выводу, что он, как и большинство людей, жил жизнью, лишенной смысла – жил для себя. Все, что он ценил –удовольствия, слава, богатство, – подвержено тлену и забвению. «Я, – пишет Толстой, – как будто жил-жил, шел-шел и пришел к пропасти и ясно увидал, что впереди ничего нет, кроме погибели». Ложными являются не те или иные шаги в жизни, а само ее направление, та вера, точнее безверие, которое лежит в ее основании. А что же не ложь, что не суета? Ответ на этот вопрос Толстой нашел в учении Христа. Оно учит, что человек должен служить тому, кто послал его в этот мир – Богу и в своих простых заповедях показывает, как это делать.

Итак, в основе философии Толстого лежит христианское учение. Но понимание Толстым этого учения было особенным. Лев Николаевич рассматривал Христа как великого учителя нравственности, проповедника истины, но не более того. Божественность Христа и другие трудные для понимания мистические аспекты христианства он отвергал, считая, что самый верный признак истины — это простота и ясность, а Ложь всегда бывает сложна, вычурна и многословна. Эти взгляды толстого наиболее четко просматриваются в его произведении «Учение Христа, изложенное для детей», в котором он пересказывает Евангелие, исключая из повествования все мистические сцены, указывающие на божественность Иисуса.

Толстой проповедовал стремление к нравственному совершенству. Высшим нравственным правилом, законом человеческой жизни он считал совершенную любовь к ближним. Попутно он приводил некоторые заповеди, взятые из Евангелия, в качестве основополагающих:

1) Не гневайся;

2) Не оставляй жену, т.е. не прелюбодействуй;

3) Не присягай никогда никому и ни в чем;

4) Не противься злому силой;

5) Не считай людей других народов своими врагами.
По мнению Толстого, главной из пяти заповедей является четвертая: «Не противься злому», налагающая запрет на насилие. Он считает, что насилие не может быть благом никогда, ни при каких обстоятельствах. В его понимании насилие совпадает со злом и оно прямо противоположно любви. Любить – значит делать так, как хочет другой, подчинять свою волю воле другого. Насиловать – значить подчинять чужую волю своей. Через непротивление человек признает, что вопросы жизни и смерти находятся за пределами его компетенции. Человек властен только над собой. С этих позиций Толстой критиковал государство, допускающее насилие и практикующее смертные казни. «Когда мы казним преступника, то мы опять-таки не можем быть стопроцентно уверены, что преступник не изменится, не раскается и что наша казнь не окажется бесполезной жестокостью» — говорил он.

Размышления Толстого о смысле жизни

Осознав, что жизнь просто не может быть бессмысленной, Толстой посвятил поискам ответа на вопрос о смысле жизни много сил и времени. При том он все более и более разачаровывался в возможностях разума и рационального познания.

«Нельзя было искать в разумном знании ответа на мой вопрос», – пишет Толстой. Приходилось признать, что «у всего живущего человечества есть еще какое-то другое знание, неразумное – вера, дающая возможность жить».

Наблюдения над жизненным опытом простых людей, которым свойственно осмысленное отношение к собственной жизни при ясном понимании ее ничтожности, и правильно понятая логика самого вопроса о смысле жизни подводят Толстого к одному и тому же выводу о том, что вопрос о смысле жизни есть вопрос веры, а не знания. В философии Толстого понятие веры имеет особое содержание. «Вера есть сознание человеком такого своего положения в мире, которое обязывает его к известным поступкам». «Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни». Из этих определений становится понятным, что для Толстого жизнь, имеющая смысл, и жизнь, основанная на вере, есть одно и то же.

Из произведений написанных Толстым вытекает такой вывод: смысл жизни не может заключаться в том, что умирает вместе со смертью человека. Это значит: он не может заключаться в жизни для себя, как и в жизни для других людей, ибо и они умирают, как и в жизни для человечества, ибо и оно не вечно. «Жизнь для себя не может иметь никакого смысла… Чтобы жить разумно, надо жить так, чтобы смерть не могла разрушить жизни». Имеющим смысл Толстой считал только служение вечному Богу. Это служение заключалось для него в исполнении заповедей любви, непротивления насилию и самосовершенствования.
скачать

Смотрите также:

Философские и религиозные взгляды Толстого

Примерный перечень тем докладов к семинару-контролю

Д. А. Ефимова библейские мотивы и образы в романе уильяма голдинга «повелитель мух»

Любимые страницы романа Л. Н. Толстого «Война и мир» Роман Л. Н. Толстого «Война и мир»

Лекция №28. Уход и конец Льва Толстого

Курса «Культурно-религиозное наследие России» Раздел Диалектика взаимосвязи религии и культуры

Герой «Юности» Л. Н. Толстого

Рассказа Л. Толстого «Кавказский пленник»

Литературные аргументы по роману Л. Н. Толстого «Война и мир»

ВЗГЛЯД НА РЕВОЛЮЦИЮ

Толстой не понимал, что догма, или, точнее, предрассудок непротивления, есть выражение слабости, бессилия, недостаточной политической зрелости русского крестьянства. Предрассудок этот владел мышлением Толстого как аксиома нравственного и социального мировоззрения. Вместе с тем Толстой чувствовал связь своего учения о непротивлении с многовековым образом мыслей и образом действий патриархального русского крестьянства. «Русскому народу, — писал Толстой, — большинству его, крестьянам, нужно продолжать жить, как они всегда жили, — своей земледельческой, мирской, общинной жизнью и без борьбы подчиняться всякому, как правительственному, так неправительственному насилию…» (т. 36, с. 259).

Толстой попросту игнорирует многочисленные факты и явления революционного брожения и революционного действия (восстания, уничтожение и сожжение усадеб помещиков) в истории русской крепостнической деревни. Согласно обобщению Толстого, верному только относительно патриархального крестьянства, русский народ, в отличие от других народов Запада, будто бы руководится в своей жизни именно христианской этикой непротивления . «… В русском народе, — писал Толстой, — во всем огромном большинстве его, вследствие ли того, что Евангелие стало ему доступно в X столетии, вследствие ли грубости и тупости византийско-русской церкви, неумело и потому неуспешно старавшейся скрыть христианское учение в его истинном смысле, вследствие ли особенных черт характера русского народа и его земледельческой жизни, христианское учение в его приложении к жизни не переставало и до сих пор продолжает быть главным руководителем жизни русского народа в его огромном большинстве» (т. 36, с. 337).

Уповать на насилие как на средство борьбы со злом могут, по Толстому, только люди, которые верят, будто усовершенствование человеческой жизни может быть достигнуто изменением внешних общественных форм . Так как изменение это очевидно возможно и доступно, то считается возможным и усовершенствование жизни посредством насилия.

Взгляд этот Толстой отвергает, как будто бы в корне ошибочный. По Толстому, освобождение человечества от насилия может быть достигнуто только внутренним изменением каждого отдельного человека, «уяснением и утверждением в себе разумного, религиозного сознания и своей соответственной этому сознанию жизнью» (т. 36, с. 205). «Жизнь человеческая, — утверждает Толстой, — изменяется не от изменения внешних форм, а только от внутренней работы каждого человека над самим собой. Всякое же усилие воздействия на внешние формы или на других людей, не изменяя положения других людей, только развращает, умаляет жизнь того, кто <…> отдается этому губительному заблуждению» (т. 36, с. 161).

В этом толстовском запрете всякой политической деятельности под тем предлогом, будто деятельность эта есть изменение одних лишь внешних форм человеческой жизни и не затрагивает внутренней сути человеческих отношений, — сказалась, как и в других вопросах общественного мировоззрения Толстого, глубокая, впервые Лениным раскрытая, связь между мировоззрением Толстого и мировоззрением патриархального крестьянства — с его аполитичностью, незнанием причин общественных бедствий, непониманием условий их преодоления.

Из этого незнания вытекало глубокое сомнение в доступности для человека какого бы то ни было знания о том, какими будут, какими должны быть формы будущей жизни человеческого общества. И действительно, первый довод, посредством которого Толстой обосновал бесплодность всякой деятельности, направленной на изменение внешних общественных форм, состоял именно в утверждении, будто человеку не дано знание, каким должно быть будущее состояние общества.

Толстой отдает себе ясный отчет в том, что среди людей распространен противоположный взгляд. «… Люди, — говорит Толстой, — уверившись в том, что они могут знать, каким должно быть будущее общество, не только отвлеченно решают, но действуют, сражаются, отнимают имущество, запирают в тюрьмы, убивают людей, для того, чтобы установить такое устройство общества, при котором, по их мнению, люди будут счастливы» (т.

36, с. 353). Люди, — продолжает Толстой, — «не зная ничего о том, в чем благо отдельного человека, воображают, что знают, несомненно знают, что нужно для блага всего общества, так несомненно знают, что для достижения этого блага, как понимают его, совершают дела насилия, убийства, казней, которые сами признают дурными» (т. 36, с. 353—354).

Напротив, по Толстому, условия, в которые станут между собой люди, и те формы, в какие сложится общество, зависят «только от внутренних свойств людей, а никак не от предвиденья людьми той или иной формы жизни, в которую им желательно сложиться» (т. 36, с. 353).

Другой довод, при помощи которого Толстой хочет доказать бесплодность всякой деятельности, направленной на изменение общественных форм, состоит в утверждении, что даже в случае, если бы люди действительно знали, каким должно быть наилучшее устройство общества, устройство это будто не могло бы быть достигнуто посредством политической деятельности. Оно не могло бы быть, по Толстому, достигнуто, так как политическая деятельность всегда предполагает насилие одной части общества над другой, а насилие, так утверждает Толстой, не устраняет рабства и зла, но лишь заменяет одну форму рабства и зла другой.

На этом ошибочном доводе Толстой построил столь же ошибочное отрицание благотворности революции, в частности отрицание исторической благотворности первой русской революции.

Толстой ни в малейшей степени не отрицает истинности принципов , которыми воодушевлялись идеологи французской буржуазной революции. «Деятели революции, — писал Толстой, — ясно выставили те идеалы равенства, свободы, братства, во имя которых они намеревались перестроить общество. Из принципов этих, — продолжает Толстой, — вытекали практические меры: уничтожение сословий, уравнение имуществ, упразднение чинов, титулов, уничтожение земельной собственности, распущение постоянной армии, подоходный налог, пенсии рабочим, отделение церкви от государства, даже установление общего всем разумного религиозного учения» (т. 36, с. 194—195). Толстой признает, что все это были «разумные и благодетельные меры, вытекавшие из выставленных революцией несомненных, истинных принципов равенства, свободы, братства» (т. 36, с. 195). Принципы эти, признает Толстой, а также и вытекавшие из них меры, «как были, так и остались и останутся истинными и до тех пор будут стоять как идеалы перед человечеством, пока не будут достигнуты» (т. 36, с. 195). Но достигнуты эти идеалы, утверждает Толстой, «никогда не могли быть насилием» (т. 36, с. 195).

Непонимание этой — несомненной, как кажется Толстому, — истины, было проявлено не только деятелями французской революции XVIII в. По Толстому, это непонимание лежит также в основе теоретических понятий и практической деятельности русских революционеров 1905 г. «То противоречие, — полагает Толстой, — которое так ярко и грубо выразилось в большой французской революции и вместо блага привело к величайшему бедствию, таким же осталось и теперь. И теперь, — утверждает Толстой, — это противоречие проникает все современные попытки улучшения общественного строя. Все общественные улучшения предполагается осуществить посредством правительства, то есть насилия» (т. 36, с.

Реферат на тему “Философия Льва Николаевича Толстого”

Чрезвычайно интересно и знаменательно, что в своих размышлениях о будущем ходе развития русского общества Толстой нисколько не сомневался в том, что в начавшейся в 1905 г. борьбе между революцией и самодержавным правительством победит в конечном итоге не правительство, не самодержавие, а революция . «… Вам, — с такими словами обращался Толстой к правительству, — не устоять против революции с вашим знаменем самодержавия, хотя бы и с конституционными поправками, и извращенного христианства, называемого православием, хотя бы и с патриархатом и всякого рода мистическими толкованиями. Все это отжило и не может быть восстановлено» (т. 36, с. 304).

Не сочувствуя методам революционного преобразования общества, Толстой сочувствовал тому отрицанию существующего социального и политического строя, которым руководились деятели революционного движения. Поэтому не прав известный датский историк русской литературы Стендер-Петерсен, когда он пишет: «В действительности же все толстовство , как было названо его учение, толстовское отрицание существующего общественного порядка, его требование непротивления злу и его рационализированная религия — не что иное как мощная попытка перетолковать по-своему движение народников , постепенно становившееся все более революционным и террористическим, а также преградить путь новому марксистски-социалистическому учению о борьбе классов» 34 .

Но, не считая ни правым, ни просто разумным самодержавное правительство в его борьбе с революцией, Толстой все же решительно осуждает деятельность революционеров.

Возражения, выдвинутые им против революционного разрешения назревшего в жизни русского народа кризиса, в высшей степени характерны для патриархально-«крестьянского» способа мышления Толстого. Главное его возражение исходит из мысли, что в отличие от революций, происходивших в странах Запада, русскую революцию будут осуществлять не городские рабочие и не городская интеллигенция, а главным образом многомиллионное крестьянство: «Участники прежних революций — это преимущественно люди высших, освобожденных от физического труда профессий и руководимые этими людьми городские рабочие; участники же предстоящего переворота должны быть и будут преимущественно народные земледельческие массы. Места, в которых начинались и происходили прежние революции, были города; местом теперешней революции должна быть преимущественно деревня. Количество участников прежних революций — 10, 20 процентов всего народа, количество участников теперешней, совершающейся в России революции, должно быть 80, 90 процентов» (т. 36, с. 258).

Толстовское понимание русской революции 1905 г. как крестьянской революции отразило одну , действительно важную, черту этой революции. На это значение толстовского понимания нашей первой революции указал Ленин. «Толстой, — писал Ленин, — велик, как выразитель тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России. Толстой оригинален, ибо совокупность его взглядов, взятых как целое, выражает как раз особенности нашей революции, как крестьянской буржуазной революции» 35 .

Крестьянский, по представлению Толстого, характер русской революции не только исключает, как думает Толстой, возможность направления русской революции на путь, по которому совершались революции на Западе, но делает в условиях России всякое подражание западным революциям вредным и опасным. «Опасность, — пояснял Толстой, — <…> в том, что русский народ, по своему особенному положению призванный к указанию мирного и верного пути освобождения, вместо этого будет вовлечен людьми, не понимающими всего значения совершающегося переворота, в рабское подражание прежде бывшим революциям» (т. 36, с. 258).

Второе возражение Толстого против деятельности революционеров состоит в утверждении, будто деятельность эта, даже в странах, где революцию совершают городские рабочие и городская интеллигенция, никогда не приводит к достижению поставленной цели. Не приводит же она к ней потому, что революционная деятельность, будучи основана на насилии, непременно ведет, так утверждает Толстой, к установлению новых форм насилия, не менее бедственных для человечества, чем прежние.

Революция может установить новый общественный порядок, только заменив прежнюю форму государства новой. Но так как всякое государство держится на насилии, всякое же насилие, по Толстому, есть только зло и будто бы не может быть источником или условием блага, то отсюда Толстой заключает, что не может быть таким источником и государство, которое будет создано революцией. «Меняются формы, — писал Толстой, — но сущность отношения людей не изменяется, и потому идеалы равенства, свободы, братства ни на шаг не приближаются к осуществлению» (т. 36, с. 198).

В своих взглядах на государство и на политические пути развития общества Толстой верно отразил точку зрения патриархального крестьянства пореформенной поры. Но из того, что он верно отразил ее, отнюдь, разумеется, не следовало, будто сама эта точка зрения была истинна по существу своего содержания. То, что так верно отразил Толстой в своем учении о неосуществимости революции, было именно непониманием роли политической борьбы и, в частности, борьбы революционной. И оттого, что это непонимание было свойственно в начале XX в. еще значительной — патриархальной — части русских крестьян, оно, конечно, не переставало быть тем, чем оно в действительности и было, то есть заблуждением , ошибочным и в своих выводах вредным учением.

В толстовском политическом скептицизме, в недоверии ко всякой власти, ко всякой форме государственного устройства, ко всякому применению насилия в общественной жизни еще раз отразилось отношение патриархального крестьянства к новому, формально «освободившему» его, фактически же еще более разорившему и поработившему общественному порядку пореформенной капиталистической России.

Явная и огромная ошибка Толстого — в том, что опыт прошлого и наблюдения над настоящим он догматически перенес на все будущее. Из того, что все революции, имевшие место до начала XX столетия, не могли устранить неравенство и угнетение трудящихся, Толстой заключил, будто и впредь невозможна никакая форма государственного устройства, которая отвечала бы интересам рабочих и крестьянских масс.

Толстой отрицает возможность создания такой формы государства, так как полагает, будто в соответствии с самой сутью государства добиваться власти, захватывать власть и удерживать власть никогда не могут лучшие (т. е., по понятию Толстого, добрые люди), но всегда лишь худшие (т. е., по Толстому, злые, жестокие, склонные к насилию люди).

Став на эту точку зрения, подробно развитую в книге «Царство божие внутри вас», Толстой последовательно пришел к полному и безусловному отрицанию государства, т. е. к учению анархизма.

По мысли Толстого, бедствия и противоречия, во власти которых находится нынешнее человечество и прежде всего русский крестьянский народ, прекратятся только тогда, когда будет упразднено государство со всем необходимым для него аппаратом насилия, принуждения и устрашения — правительством, администрацией, армией, полицией, судами, чиновниками и т. д.

При этом учение Толстого об упразднении государства отличается важной чертой от многих других анархических учений. Анархизм Толстого не революционен. По мысли Толстого, безгосударственная форма общественного устройства не должна быть установлена посредством насильственного переворота или насильственного разрушения существовавшего государства. Упразднение государства может и должно произойти, думал Толстой, только путем непротивления , т. е. путем мирного и пассивного воздержания или уклонения, отказа каждого члена общества от всех государственных обязанностей — военной, податной, судебной, — от всех видов государственных должностей, от пользования государственными учреждениями и установлениями и от всякого участия в какой бы то ни было — легальной или революционной — политической деятельности.

Это учение Толстого об обществе и о политических формах его развития, как показал Ленин, «безусловно утопично и, по своему содержанию, реакционно в самом точном и в самом глубоком значении этого слова» 36 . Реакционность доктрины Толстого в том, что критические и даже социалистические элементы, которые, согласно анализу Ленина, безусловно были в учении Толстого, не выражали идеологии класса, «идущего на смену буржуазии», но соответствовали «идеологии классов, которым идет на смену буржуазия» 37 .

Если поэтому еще в конце 70-х годов прошлого века «критические элементы учения Толстого могли на практике приносить иногда пользу некоторым слоям населения вопреки реакционным и утопическим чертам толстовства» 38 , то уже в первом десятилетии XX в., как показал Ленин, «всякая попытка идеализации учения Толстого, оправдания или смягчения его „непротивленства“, его апелляций к „Духу“, его призывов к „нравственному самоусовершенствованию“, его доктрины „совести“ и всеобщей „любви“, его проповеди аскетизма и квиетизма и т. п. приносит самый непосредственный и самый глубокий вред» 39 .

Все это значение толстовства впервые было выяснено в гениальных статьях Ленина о Толстом. Вместе с тем статьи эти пролили новый свет на требования, какие должно предъявлять к исследованиям духовного достояния и духовного мира таких сложных художников и мыслителей, каким был Толстой.

Статьи Ленина о Толстом опровергают основное положение вульгарно-социологического метода в литературной критике, в истории литературы и философии. Статьи эти показали воочию, насколько несостоятельна и примитивна точка зрения историков, которые утверждают, будто идеология большого художника есть непосредственное отражение непосредственных социальных условий его происхождения, окружения, общественного положения и т. д. Решающей для оценки характера идеологии писателя оказалась точка зрения, на которую становится писатель в своем изображении жизни и которая отнюдь не необходимо должна совпадать с точкой зрения, свойственной людям его социального происхождения и положения. «По рождению и воспитанию Толстой, — писал Ленин, — принадлежал к высшей помещичьей знати в России, — он порвал со всеми привычными взглядами этой среды и, в своих последних произведениях, обрушился с страстной критикой на все современные государственные, церковные, общественные, экономические порядки, основанные на порабощении масс, на нищете их, на разорении крестьян и мелких хозяев вообще, на насилии и лицемерии, которые сверху донизу пропитывают всю современную жизнь» 40 .

Именно это несовпадение точки зрения, с которой Толстой рассматривает, изображает и обсуждает явления и отношения современной ему русской жизни, с точкой зрения, которая, казалось бы, естественно и даже необходимо подсказывалась ему всеми обстоятельствами его происхождения и всеми отношениями его социального круга, позволило Толстому, как показал Ленин, увидеть в явлениях русской жизни то, чего в ней до него не видел никто из писателей, рассматривавших русскую жизнь с другой точки зрения.

Отсюда это поразившее Максима Горького, по существу глубоко верное утверждение Ленина, сказавшего, что «до этого графа подлинного мужика в литературе не было» 41 .

Но если решающим для результатов творчества большого художника является не непосредственное социальное положение художника, а точка зрения, с какой этот художник будет рассматривать и изображать явления доступной для людей его круга или для него лично действительности, то подлинно значительным его творчество может стать не при любых условиях. Действительное общественное значение сообщает творчеству не всякая точка зрения, на которую может стать данный художник. Такое значение получает творчество только того писателя или художника, точка зрения которого есть не просто его личный угол зрения, но позиция, выражающая взгляды, настроения, чаяния трудовых классов, представляющих значительную часть народа .

Творчество Толстого приобрело принадлежащее ему значение не просто потому, что Толстой порвал со всеми привычными взглядами своей среды, а потому, что, порвав со своей средой, Толстой стал на точку зрения, представлявшую взгляды и настроения многомиллионного русского крестьянства, т. е. взгляды и настроения хотя «патриархальной», архаической, отсталой, но все же заключавшей в себе и подлинно демократическую часть массы русского крестьянства.

«Противоречия во взглядах Толстого, — писал Ленин, — не противоречия его только личной мысли, а отражение тех в высшей степени сложных, противоречивых условий, социальных влияний, исторических традиций, которые определяли психологию различных классов и различных слоев русского общества в по реформенную, но до революционную эпоху» 42 .

Толстой велик не тем, что он выразил в своих художественных и философско-публицистических произведениях учение, которое должно стать руководством к практическому действию и которое само по себе истинно. Верное изображение и выражение идеологии не есть еще тем самым изображение и выражение верной идеологии. Толстой, как показал Ленин, «не мог абсолютно понять ни рабочего движения и его роли в борьбе за социализм, ни русской революции» 43 . Толстой велик потому, что в его искусстве и в его учении отразилось «великое народное море, взволновавшееся до самых глубин, со всеми своими слабостями и всеми сильными своими сторонами» 44 . Величие Толстого — именно в рельефности, силе, с какими в художественных произведениях и в учении Толстого запечатлены задолго подготовлявшиеся черты первой русской революции.

Самые ошибки и заблуждения Толстого, породив необходимость их опровержения, дали — в этом опровержении — положительный результат. Ленин разъяснил, что для движения вперед часто оказывается необходимым понять, какие недостатки и слабости препятствовали до сих пор поступательному движению. Но именно эту роль сыграли заблуждения Толстого. «Изучая художественные произведения Льва Толстого, — разъяснял Ленин, — русский рабочий класс узнает лучше своих врагов, а разбираясь в учении Толстого, весь русский народ должен будет понять, в чем заключалась его собственная слабость, не позволившая ему довести до конца дело своего освобождения. Это нужно понять, чтобы идти вперед» 45 .

Вся история России после революции 1905 г. была подтверждением ленинской оценки мировоззрения Льва Толстого.

Примечания

34 A. Stender-Petersen . Geschichte der Russischen Literatur, Bd. II. München, 1957, S. 368.

35 В. И. Ленин . Сочинения, т. 15, стр. 183.

36 В. И. Ленин . Сочинения, т. 17, стр. 32.

39 Там же, стр. 33.

40 В. И. Ленин . Сочинения, т. 16, стр. 301.

41 М. Горький . Собрание сочинений, т. 17. М., 1952, стр. 39.

42 В. И. Ленин. Сочинения, т. 16, стр. 295.

43 В. И. Ленин . Сочинения, т. 15, стр. 183.

44 В. И. Ленин . Сочинения, т. 16, стр. 323.

45 Там же, стр. 324.

Философское учение, основанное Львом Николаевичем Толстым

Почвенничество

Философия всеединства

Народничество

Этика ненасилия

Главное нравственное правило с точки зрения Л.Н. Толстого

Страдающего убей

Познай самого себя

Не противься злому

Служи отечеству верой и правдой

Страна, где Владимир Соловьев в третий раз встретился с видением Софии как образом вечной женственности и премудрости Божией

Палестина

Павел Флоренский

Владимир Соловьёв

Алексей Лосев

Николай Бердяев

Концепция …. характерна для Вл. С. Соловьева.

Всеединства

Интуитивизма

Имяславия

Славянофильства

Одна из главных идей философии всеединства

Недопустимость любых форм насилия в общественной и государственной жизни

Философия должна помогать человеку решать насущные проблемы жизни

Невозможность достоверного познания Абсолюта

Воскрешение всех живших на земле людей

Высшей, наиболее совершенной формой любви, по мнению В.С. Соловьева, является

Любовь между мужчиной и женщиной

Любовь к истине

Любовь матери к ребенку

Любовь к Родине

Отечественный мыслитель, впервые создавший всеобъемлющую философскую систему на началах христианского гуманизма

В.С. Соловьев

Н.А. Бердяев

А.Н. Радищев

Ф.М. Достоевский

Русский мыслитель, который в работе «Имена» доказывал, что между именем и его носителем есть глубокая связь

С.Н. Булгаков

А.Л. Чижевский

П.А. Флоренский

Л. Шестов

Одно из главных произведений С.Н. Булгакова

«Смысл творчества»

«Оправдание добра»

«Столп и утверждение истины»

«Свет невечерний»

Представитель русского марксизма

Г.В. Плеханов

Н.К. Михайловский

Н.Ф. Федоров

В.С. Соловьёв

Философия Толстого.

Ленин разработал учение о России как

Третьем Риме

Аграрной стране с общинным укладом

Слабом звене в цепи империализма

Великой державе

Основоположником русского космизма считается

Александр Радищев

Николай Бердяев

Николай Фёдоров

Фёдор Достоевский

Представителями «русского космизма» являются:

Н. Бердяев, В. Соловьев

Ф. Достоевский, Л. Толстой

А. Лосев, М. Бахтин

К. Циолковский, В. Вернадский

Согласно Н.Ф. Фёдорову, высший моральный долг землян, центральная задача всех людей заключается в

Объединении всех религий

Воскрешении всех предков

Превращении человечества в лучистую энергию

Уничтожении страданий на земле

Синтез философских и научных учений, объединённых представлением о взаимосвязи человека и природы, человечества и Вселенной

Философия жизни

Философия всеединства

Космизм

Экзистенциализм

Одно из основных правил «космической этики» К.Э. Циолковского

Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой

Будь милосерден ко всему живому

Страдающего убей

Возлюби Бога больше, чем самого себя

Основное понятие гносеологии В.И. Вернадского

Абсолютная истина

Эмпирическое обобщение

Вещь в себе

Априорная форма чувственности

Ноосфера — это

Сфера разума

Сфера жизни

Божественная сфера

Трансцендентная сфера

Основоположник космической экологии и гелиобиологии

П.А. Флоренский

К.Э. Циолковский

В.И. Вернадский

А.Л. Чижевский

Русский философ, в книге «Самопознание» писавший: «Своеобразие моего философского типа прежде всего в том, что я положил в основание философии не бытие, а свободу»

Николай Бердяев

Владимир Соловьёв

Александр Герцен

Лев Шестов

Русский мыслитель … в работе «Самопознание» заявил, что положил в основание философии не бытие, а свободу.

Н.А. Бердяев

В.С. Соловьев

А.И. Герцен

Н. Федоров

Причина, первоисточник зла в мире по Н.А. Бердяеву

Несотворенная свобода

Государственная власть

Стихийные силы природы

Косная материя

Дуализм духа и материи, Бога и природы характерен для философии

К.Э. Циолковского

Л. Шестова

Н.А. Бердяева

Л.Н. Толстого

По мнению Л. Шестова, достичь невозможного человек может лишь благодаря

Вере в Бога

Научному знанию

Смирению

Любви к ближнему

Согласно Л. Шестову, главным врагами человека в «борьбе за невозможное» являются

Одиночество и страх

Смерть и отчаяние

Разум и мораль

Вера и любовь

ОНТОЛОГИЯ

Основа бытия, существующая сама по себе независимо ни от чего другого,

Субстанция

Сознание

Интенция

Равноправие материального и духовного первоначал бытия провозглашает

Дуализм

Скептицизм

Релятивизм

Существование множества исходных оснований и начал бытия утверждает

Плюрализм

Эмпиризм

Релятивизм

Агностицизм

Утверждение, соответствующее метафизическому пониманию материи

Материя вечна, несотворённа и неуничтожима

Материя тождественна веществу

Материя создана Богом

Материя в своей основе состоит из идеальных форм

Атомистическую гипотезу строения материи впервые выдвинул:

Августин

Демокрит

Материя есть первоисточник бытия, утверждает

Материализм

Идеализм

Интуитивизм

Иррационализм

Материя

Качество

В марксизме материя трактуется как

Единство энергии и сознания

Вещество

Объективная реальность

Что из нижеперечисленного не относится к атрибутам материи?

Структурность

Движение

Отражение

Стабильность

К идеальным явлениям относится

Свет

Всемирное тяготение

Совесть

Время

Неотъемлемое существенное свойство вещи, явления, объекта называется

Акциденцией

Атрибутом

Качеством

Способ существования материи

Движение

Поток сознания

Неподвижность

К атрибутам материи не относится

Структурность

Движение

Покой

Отражение

Высшая форма движения материи — это

Механическое движение

Биологическое движение

Социальное движение

Физическое движение

Суть космогонической гипотезы «Большого взрыва» состоит в предположении о том, что

Вселенная погибнет в результате взрыва ядра Галактики

В центре Галактики происходят регулярные взрывы, изменяющие пространственно-временные характеристики Вселенной

Вселенная возникла в результате взрыва микроскопической частицы

Через несколько миллиардов лет Солнце взорвётся и уничтожит Землю

Последовательность состояний отражает категория

Времени

Пространства

Необходимости

Форма бытия материи, выражающая её протяженность, структурность, сосуществование и взаимодействие элементов во всех материальных системах

Движение

Пространство

Качество

Субстанциальную концепцию пространства и времени защищал

Лукреций Кар

Ньютон

Эйнштейн

Сущность реляционной концепции пространства и времени заключается в том, что

Время вечно, пространство бесконечно

Время и пространство не зависят друг от друга

Пространство и время зависят от материальных процессов

Пространство и время иллюзорны, в действительности есть только неподвижная и неизменная субстанция

Какая концепция времени не допускает возможность создания «машины времени»?

Субстанциальная

Реляционная

Статическая

Динамическая

Важнейшее специфическое свойство биологического времени

Обратимость

Цикличность

Двумерность

Антропность

Экономические идеи Л.Н.Толстого

Несмотря на всю прославленность имени Льва Николаевича Толстого, его научные взгляды по прежнему остаются мало известными и понятными широкой общественности. Это касается в особенности экономического учения Толстого.

Философские идеи Л.Н. Толстого

Бытует даже мнение, что Толстой был велик как художник слова, но слаб как мыслитель. При этом почему-то не понимается, что именно идеи Толстого придают тот свет гениальности, который идет от большинства его произведений. Так, по словам самого Толстого, «Анна Каренина» — это сплетение тысячи мыслей.

Лев Николаевич на протяжении всей своей долгой творческой жизни уделял значительное внимание экономическому учению, которое у него очень тесно было связано с религиозными идеями и с размышлениями о судьбе России. Его экономическое учение должно было быть понятно любому человеку, поэтому оно излагается народным языком и касается только хозяйственных вопросов, которые могут быть интересны всякому человеку, каким бы делом он ни занимался.

По мнению Л.Н.Толстого, единственная задача экономической науки – найти способ справедливого распределения материальных благ между всеми людьми, экономисты не понимают этой своей задачи, и вместо нее заняты разными второстепенными вопросами: как определить стоимость товара, функции денег, что понимать под капиталом – только по причине отсутствия религиозного чувства, ведь лишь оно помогает отличать важное – от не важного, добро – от зла – в любом деле.

Для религиозного человека единственная проблема экономики решается очень просто и легко: т.к. все люди братья, то никто, если не болен, не может пользоваться чужим трудом, и никто не имеет права получать больше других без труда – поэтому все должны работать, и ручным трудом, и умом, и все должны получать необходимые им для жизни блага.

Толстовский принцип равенства не означает уравниловки. Бездельник не должен получать ничего. Никогда не исчезнет и различие в талантах – но можно равно уважать всякий талантливый труд, и создавать равные возможности для развития любой нужной людям способности. В выдвинутом Толстым экономическом принципе равенства нет ничего и принципиально нового – изучение русских народных преданий и пословиц показывает, что русский народ на протяжений столетий старался утвердить эту идею в своей жизни.

Все экономическое учение Толстого вырастает из вековых традиций русского народа.

Важнейшая для русского мыслителя Толстого идея – долг трудолюбия. И он не только говорит о нем, но последовательно применяет его в своей жизни, достигая при этом высокоэффективного хозяйства в своих поместьях, и работая наравне со своими работниками. В этом он следует древней традиции русских монастырей, где игумен обязан трудиться не только наравне, но больше остальных монахов – вспомним Сергия Радонежского, Серафима Саровского, наконец, патриарха Никона, который, занявшись каменным строительством в Воскресенском монастыре, вместе с рабочими копал пруды, разводил рыбу, сооружал мельницы, разбивал сады и расчищал леса.

Принцип трудолюбия по Толстому состоит прежде всего в том, чтобы стараться работать на людей как можно больше – и при этом брать от них работы как можно меньше. Все, что можешь сделать сам, не заставляй делать другого. Трудись до усталости, но не через силу: от праздности люди бывают и недовольны и сердиты; то же бывает и от работы через силу. Земледельческий труд – занятие, свойственное всем людям, а не только крестьянскому классу; труд этот дает больше всего свободы и больше всего счастья любому человеку. Этой идеей Толстой продолжает многовековую традицию, которую мы можем найти еще у «отца экономики» — Ксенофонта, говорившего, что сельское хозяйство есть самое благородное из всех занятий, в 20 же веке, несмотря на все уменьшающееся количество деревень, она была возрождена усилиями выдающегося русского экономиста Чаянова, который был убежден в том, что еще наступит время, когда города превратятся в большие деревни – настолько их лицо закроется сплошными садами, огородами и парками.

Люди, не работающие физически, не перестают думать, говорить, слушать или читать, не давая своему уму отдыха, отчего ум раздражается и путается, ему уже трудно здраво понимать вещи. Ручная работа, и особенно земледельческая, занимает всего человека, и дает ему отдых от интеллектуальных трудов. Это всегда понимали в славянских монастырях, где каждый монах работает и руками, и головой – и тем достигался поразительный расцвет и монастырского хозяйства, и монастырского искусства и науки.

Даже самая нечистая работа не постыдна, стыдна только праздность. Не стоит работать ради максимального вознаграждения за свой труд, ведь наибольшую плату получают часто за наиболее безнравственные виды работ, самые же важные труды – крестьянские, оцениваются обычно очень низко.

Свое экономическое учение Толстой воплощал в ярких художественных рассказах, тем самым максимально приближая его к любому человеку. Можно вспомнить Левина из «Анны Карениной», великого труженика, который с одинаковым увлечением работает и на скотном дворе, и за столом в своем кабинете, создавая, кстати говоря, экономический трактат. Жизнь Левина в конечном итоге складывается удачнее всех героев романа — этим Толстой хочет показать, что, только следуя долгу трудолюбия, можно достичь и экономического процветания, и духовного счастья.

Большим уважением пользовался у Л.Н.Толстого идеи великого американского экономиста Генри Джорджа. Он освятил их в нескольких статьях, цитировал в сборниках мыслей мудрых людей, неоднократно упоминал в письмах.

Толстому была близка мысль Генри Джорджа, что поскольку богатство человек может добыть только тремя способами: трудом, нищенством или кражей, то трудящиеся получают в современном общественном хозяйстве так мало только потому, что большая часть приходится на долю нищих и воров.

Вслед за Генри Джорджем, Лев Николаевич утверждает, что исключительное право одних людей перед другими на землю ничем не отличается от крепостного права или рабства. Отними захватчик у людей дом, деньги, его преступление закончится вместе с ним. Но отними захватчик землю – и эта несправедливость будет продолжаться веками. Вполне можно представить себе ситуацию, когда в любой стране мира при условии свободной купли-продажи земли она перейдет в руки тех, у кого больше всего денег, то есть очень немногих, и весь народ окажется рабами богачей, диктующих ему любые условия.

Все люди имеют одинаковое право на всю землю, и полное право на свой труд и продукты своего труда. И это право на полную экономическую свободу каждой личности нарушается признанием частной собственности на землю и взиманием налоговых поборов с продуктов труда людей.

Как же восстановить это право, с которым каждый из нас рождается? Признать существование в обществе единственного налога на землю. При нем люди, пользующиеся всеми выгодами от земли, платили бы за это обществу, те же, кто не трудился на земле, например работники в промышленности или ученые, не платили бы ничего.

Последствия единственного налога на землю, согласно Толстому, могут быть следующие. Крупные землевладельцы, не обрабатывающие землю, вскоре бы отказались от нее. Уменьшились бы расходы рабочего класса на налоги. Так, Генри Джордж подробно доказывает, что одного налога было бы вполне достаточно для существования общества – ведь облагалась бы им большая часть народа, и необременительный налог оплачивался бы честно. Единый земельный налог, отменив экспортные и импортные пошлины, открыл бы мировое экономическое пространство, дав возможность каждому пользоваться всеми произведениями труда и природы всех стран. Значительно увеличив доходы простых людей, единый налог сделает невозможным перепроизводство товаров.

Практически по Толстому единственный налог на землю можно было бы ввести так. Путем общего голосования народ провозглашает всю землю общим достоянием. Затем постепенно, в течение более-менее длительного времени, платится часть процентов по налогу, и лишь со временем – вся ставка. Это время даст возможность, во-первых, точно оценить качество каждого участка земли, во-вторых, приспособиться всем к новым экономическим условиям.

Идея единого налога оказалась вполне жизнеспособной, и сто лет спустя, в конце 20 века, была реализована в современной налоговой политике.

Поскольку задачей любого правительства является утверждение справедливости между людьми, то обязанностью правителей должно быть уничтожение главной несправедливости современной экономики – частной собственности на землю. И российские правители, привыкшие во всем подражать Европе, не должны бояться идти против нее, т.к. экономическая жизнь России своеобразна – наконец и для русского народа должно наступить совершеннолетие, когда он будет жить своим умом и поступать в соответствии со своими условиями.

Надо сказать, что Л.Н. Толстой всегда последовательно отвергал саму идею собственности. Во многом он реализовал эти взгляды в практике своей жизни, отказавшись от права на интеллектуальную собственность на свои произведения и от всех своих земельных владений. Даже его предсмертный уход из Ясной Поляны был по существу актом отказа от всякой собственности.

Рассмотрению экономических вопросов посвящена также большая работа Толстого «Так что же нам делать?». В ней Лев Толстой подверг резкой критике политэкономические теории, берущие свое начало прежде всего от Адама Смита и Карла Маркса. Так, к примеру, Толстой не согласен как с представлением, что главный фактор производства – это труд, так и с утверждением главным фактором производства капитала. Для всякого производства в одинаковой степени важны и такие факторы, как солнечная энергия или мораль работников, а многих из них мы вообще еще не знаем.

Причина существования денег, по Толстому – не облегчение обмена, как утверждают экономисты, а эксплуатация бедных богатыми. С помощью денег царю или вождю очень удобно собирать, хранить и накапливать свои богатства – деньги легко делятся и почти не портятся. Всегда, когда отсутствовала необходимость уплаты в казну налога или дани победителю, люди прекрасно обходились натуральным обменом, сразу же обменивая свой товар на необходимый им. Своим отказом от гонораров за творчество Лев Толстой на деле отрекся от денежного механизма.

Разделение труда, когда одни люди заняты только физическим трудом, к примеру, крестьяне, а другие – только умственным, как ученые, учителя, писатели, не только не является прогрессом экономики, как думалось Адаму Смиту и его последователям, но есть самый несомненный ее регресс. Человек будущего легко соединит в себе ручной и интеллектуальный труд, развивая в одинаковой степени и свое тело, и свою душу – и только такой человек сможет достичь максимального эффекта в своем труде.

Задача воспитания подобного человека, согласно Толстому, лежит на женщинах-матерях. Уже своим примером всякая настоящая мать воспитывает такого совершенного человека – ведь она трудится, и очень напряженно, и физически, и одновременно душевно.

Важнейшим экономическим принципом для Льва Николаевича был также отказ от всяческих излишеств, роскоши, богатства. Еще молодым человеком Толстой сшил себе особую одежду, среднее между крестьянской рубахой и монашеской рясой, и носил ее круглый год. Придуманный им стиль одежды оказался очень жизнеспособным, и уже более сотни лет известен под названием «толстовки».

Скромность в еде вылилась в вегетарианство, отрицание табакокурения и пьянства. Во многом именно благодаря такому аскетическому образу жизни Толстой, с детства отличавшийся слабым здоровьем и склонностью к туберкулезу, смог дожить до преклонных лет полным сил, и в 82 года скакал на лошади по полному бездорожью, обгоняя своего 20-и летнего секретаря.

Личное богатство, по мнению Льва Толстого, экономически совершенно не эффективно.

Оно наживается всегда большими усилиями – и требует еще больших трудов для своего сохранения. И при этом оно вовсе не соответствует реальным экономическим потребностям своего хозяина: одному человеку не нужно больше одной комнаты, больше определенного запросами его организма количества еды – а, тем не менее, накопление богатств приводит к таким неестественным ситуациям, когда например семья из двух человек владеет шестью спальнями.

Причина стремления к экономическому богатству только одна: убогость духовной жизни. Ведь как тяжелая одежда мешает движению тела, так и богатство мешает движению души. Видя все неизмеримое море бедности, любой человек, как существо, наделенное совестью и стыдом, откажется от своего богатства. Только в нравственном одичании большинства людей видит Толстой исток богатства и бедности: ведь бродяга – всегда необходимое дополнение к миллионеру.

Эффективность учения Толстого была проверена на практике многочисленными толстовскими общинами, рассеявшимися в 20в. по всему миру.

Л. Н. Толстой (1828-1910) – выдающийся деятель русской и мировой культуры, гениальный писатель-гуманист, мыслитель-моралист, оказавший и оказывающий влияние на умы и сердца людей.

Л. Толстому, кроме художественных произведений, принадлежит ряд трудов, содержащих философские, религиозно-философские, этические и эстетические проблемы, характеризующие его мировоззрение.

Здесь необходимо назвать: «О цели философии», «Философские замечания на речи Ж.-Ж. Руссо», «Война и мир» (философские отступления), «Исповедь», «В чем моя вера», «Что такое искусство?», «Так что нам делать?», «Критика догматического богословия», «Путь истины», «О жизни» и др.

В самом начале жизненного и творческого пути Л. Толстого занимают философские вопросы о смысле и цели человеческой жизни. «Цель жизни человека есть всевозможное способствование к всестороннему развитию всего существующего... человечества» . Интерес к философским и социальным проблемам заметен в философском наброске «О цели философии», где читаем: «Человек стремится, т. е. человек деятелен. – Куда направлена эта деятельность? Каким образом сделать эту деятельность свободною? – есть цель философии в истинном значении. Другими словами, философия есть наука жизни. Чтобы точнее определить самую науку, определить надо стремление, которое дает нам понятие о ней.

Стремление, которое находится во всем существующем в человеке, есть сознание жизни и стремление к сохранению и усилению ее. Итак, цель философии есть показать, – каким образом человек должен образовать себя. Но человек не один: он живет в обществе, следовательно, философия должна определить отношение человека к другим людям» . Обращает на себя внимание отрывок «Философские замечания на речи Ж.-Ж. Руссо», содержащий мысль о том, что «... наука вообще и философия в особенности, на которые так нападает Руссо, не только не бесполезны, но даже необходимы, и не для одних Сократов, но для всех» .

Писателя глубоко волновали и занимали вопросы философии истории, нашедшей свое наиболее яркое выражение в его главном романе «Война и мир». Свобода и необходимость, причины и цели в истории, соотношение активного и сознательного, роль личности и народных масс – эти и многие другие проблемы общественно-исторического бытия человека получали в творчестве Толстого оригинальное и во многом правильное решение. Несмотря на элементы фатализма и провиденциализма, Л. Н. Толстой далеко продвинулся в научном освоении истории.

Русский мыслитель утверждал, что история должна исследовать «жизнь народа и человечества», что она открывает законы, лежащие в основе этой жизни. Возражая прежним историкам, он писал: «Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами... Очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов...» .

Писатель отрицал определяющую роль «божества», «единичных» личностей, правящих народами, отрицал решающую историческую роль «великих» людей. Не власть, не цари и другие владыки являются движущей силой общественного развития, а народ – создатель всех материальных благ, творец и хранитель духовных ценностей. По мнению Толстого, не Наполеон, не Александр I, не Растопчин и др. заметные исторические фигуры определяют ход истории. Ее движет рядовая личность – солдат, крестьянин, вообще «простолюдин», которые в массе своей обычной и незаметной деятельностью, совместными усилиями творят жизнь и создают историю.

Стремление Толстого разобраться в историческом «действе», схватить его причинно-следственные отношения подводят писателя к выводу: «Единственное понятие, посредством которого может быть объяснено движение народов, есть понятие силы, равной всему движению народов» . По мысли Толстого, при объяснении того или иного явления необходимо учитывать действия «всех людей, принимающих участие в событии»: жизнь народа не вмешается в жизнь нескольких так называемых «великих» выдающихся людей. В этой связи Л. Толстой делает успешные попытки объяснения роли личности в истории, когда говорит о значении среды и обстоятельств, оказывающих влияние на ее формирование и характер. Личность и деятельность М. И. Кутузова выражает и обобщает желания и действия масс. Он – носитель народных традиций и народного духа, обладал силой «прозрения», умел постичь и «волю провидения». Размышляя над историей, писатель неизбежно исследует проблему взаимосвязи и взаимодействия свободы и необходимости.

Л. Толстой пишет: «Если воля каждого человека была свободна, т. е. если каждый мог поступать так, как ему захотелось, то вся история есть ряд бессвязных случайностей. Если даже один человек из миллионов в тысячелетний период времени имеет возможность поступать свободно, т. е. так, как ему захотелось, то очевидно, что один свободный поступок этого человека, противный законам, уничтожает возможность существования каких бы то ни было законов для всего человечества. Если же есть хоть один закон, управляющим действиями людей, то не может быть свободной воли, ибо тогда воля людей должна подлежать этому закону» . Приведенное суждение при всей категоричности его формы – или «свободная воля» или «закон» – не более чем раздумье писателя, постановка им вопроса о диалектике свободы и необходимости в истории. Отвечая на него, Л. Толстой утверждает, что глядя на человека «как на предмет наблюдения», мы находим, что он, как и все существующее, подлежит закону необходимости; глядя же на него «из себя, как на то, что мы чувствуем себя свободными» . Опыт и рассуждения со всей очевидностью свидетельствуют, что человек «как предмет наблюдения» подчиняется известным законам, но тот же опыт и рассуждения показывают ему, что «полная свобода» невозможна, хотя человек стремится к свободе: «Все стремления людей, все побуждения суть только стремления к увеличению свободы. Богатство – бедность, слава – неизвестность, власть – подвластное, сила – слабость, здоровье – болезнь, образование – невежество, труд – досуг, сытость – голод, добродетели – порок суть большие или меньшие степени свободы» .

Каждое историческое событие, в котором принимают участие люди, «представляется частью свободным, частью необходимым» . Каждое действие человека есть известное соединение, взаимопроникновение и взаимопревращение свободы и необходимости. «И всегда, чем более в каком бы то ни было действии мы видим свободу, тем менее необходимости, и чем более необходимости, тем менее свободы» . Таким образом, Толстой остро чувствовал диалектику, противоречивый характер единства свободы, целеполагающей деятельности людей и необходимости, обусловленной объективными законами общественно-исторической действительности. «Волеизъявление» детерминировано «внешними обстоятельствами», свобода находится в зависимости от них, но и жизнь творится как результат свободного действия. Утверждая свободу человека в его разуме, в его сознании и действии, писатель отнюдь не становится на точку зрения волюнтаризма. Он отрицает «абсолютную свободу». Для исторических взглядов Л. Толстого характерно диалектическое понимание противоречий и столкновений различных социальных сил. Борьба «старого» и «нового», столкновение «добра» и «зла» выступает своего рода законо-мерностью. Ход событий, успехи и поражения различных тенденций зависят от «великого множества», от «толпы не думающих», а их «тысячи и тьма».

В философии истории Толстого, пожалуй, наиболее ярко проявляются сильные стороны его гносеологической позиции, успехи писателя в познании общественно-исторического развития. Писатель придает громадное значение «чувствам», «переживаниям», моральному сознанию людей, подчеркивает великое значение их «разума», образно-наглядно показывает и утверждает надежность в великом значении «опыта» человека, реальных действий людей, значимость «добрых и полезных» дел.

Л. Толстой отличался глубоким проникновением в психологию людей, высоко оценивая «слово» – великий человеческий «дар», имеющий значение для человеческого познания и обладающий способностью соединять и разъединять людей, служить любви, вражде и ненависти. Все это материалистические элементы, характеризующие особенности его теоретико-познавательных позиций, выявляющихся в его взглядах на природу, общество и его историю, в его суждениях о людях и их жизни. Они очевидны и находят свое подтверждение в его реализме, в его учениях и теориях.

Л. Толстой глубоко переживал современную ему общественную и духовную жизнь. Положение и судьбы дворянско-помещичьего класса, жизнь многочисленного крестьянства России, условия труда и быта фабрично-заводских и железнодорожных рабочих, городских низов – ничто не ускользало от его пристального взгляда. Видя социальное неравенство, резкие противоречия между богатыми и людьми труда, писатель задумывался о методах и средствах изменения социального бытия. Общественно-гуманистические, нравственные и метафизические проблемы волновали писателя в самом начале его жизненного и творческого пути. Характеризуя свои юношеские мечты и устремления к идеальному, он позже писал: «Все человечество живет и развивается на основании духовных начал, идеалов, руководящих им. Эти идеалы выражаются в религиях, в науке, искусстве, формах государственности, идеалы эти все становятся все выше и выше, и человечество идет к высшему благу. Я – часть человечества, и поэтому призвание мое состоит в том, чтобы содействовать сознанию и осуществлению идеалов человечества». Впоследствии, когда в 70–80 гг. XIX в. Толстой пережил духовный кризис, перешел на позиции патриархального крестьянства и одновременно осознал в себе общественное призвание осуждать социальное зло и проповедовать идеи добра и справедливых отношений между людьми, его общественно-философские воззрения приобрели более четкие очертания, реальность современной ему эпохи все глубже проникала в его взгляды, действительность отражалась все более многообразно, глубоко и правдиво. Особенно суровой критике был подвергнут феодально-помещичий и капиталистический строй того времени. Гуманность социальных исканий Толстого состояла в том, что он со всей определенностью утверждал, что рабочие люди, привыкшие к труду и лишениям, обладающие умением преодолевать встречающиеся на их пути преграды, могут преодолеть все трудности, противоречия, отрицательные стороны социального бытия. «Сила, – утверждал Толстой, – в рабочем народе». «Все, что есть во вне и около меня, все это – плод их знания жизни. Те самые орудия мысли, которыми я обсуждаю жизнь и осуждаю ее, все это не мной, а ими сделано, сам я родился, воспитался, вырос благодаря им, они выкопали железо, научили рубить лес, приручили коров, лошадей, научили сеять, научили жить вместе, урядили нашу жизнь: они научили меня думать, говорить» . Трудовая деятельность – существенный источник развития и движения общественного бытия. Размышляя о путях и средствах развития человечества, писатель приходит к выводу о необходимости ликвидации частной собственности, особенно собственности на землю. Освобождение народа «может быть достигнуто только уничтожением земельной собственности и признанием земли общим достоянием, – тем самым, что уже с давних пор составляет задушевное желание русского народа…»: осуществление этой народной мечты «поставит русский народ на высокую степень независимости, блаженства и довольства» .

Мысль писателя о необходимости превращения земли в общенародное достояние была отражением нужд и потребностей миллионов малоземельных и безземельных крестьян, означала осуждение частного крупного помещичьего и капиталистического землевладения и имела революционную направленность.

Обосновывая свою мечту о совершенствовании общественных форм жизнеустройства, идею единения народов всей Земли, Л. Толстой обращается к тем приметам в развитии цивилизации, которые давали надежду на осуществление его заветных желаний. «Бессознательно истина эта подтверждается установлением путей сообщения, телеграфов, печатью, все большей и большей общедоступностью благ мира сего для всех людей, и сознательно – разрушением суеверий, разделяющих людей, распространением истин знания, выражением идеалов братства людей...» .

«Все, чем мы живем, чем гордимся, что нас радует, от железной дороги, оперы и небесной механики до доброй жизни людей – если не есть вполне произведение этой деятельности, то все-таки есть последствие передачи науки и искусств в широком смысле. Если бы не было переданного от поколения к поколению знания, как выковать, сварить, закалить и отделить железо в полосы, винты, листы и т. п., не было бы железной дороги; без передаваемых от поколения к поколениям искусства звуками, словами и картинами выражать чувства, – не было бы оперы; без знания геометрии как отношений величины, тоже передаваемого от поколения к поколениям, не было бы небесной механики. И так же без передачи знания о том, что свойственно и не свойственно природе человека и человеческого общества, не было бы доброй жизни людей, не будь науки и искусства, не было бы человеческой жизни» .

С точки зрения Толстого, «истинная наука и истинное искусство всегда существовали и всегда будут существовать подобно всем другим видам человеческой деятельности, и бесполезно оспаривать или доказывать их необходимость» .

Среди критериев подлинности науки и искусства Л. Толстой называл гуманистичность и демократизм. Другими качествами истинной культуры являются для Толстого доступность и доходчивость ее достижений. Искусство должно быть понятно самому обыкновенному человеку из народа – в этом одно из важнейших положений эстетического кодекса художника. Выступая против принципов эстетизма, Толстой пишет: «… Сказать, что произведение искусства хорошо, но непонятно, все равно, что сказать про какую-нибудь пищу, что она очень хороша, но люди не могут есть ее… извращенное искусство может быть непонятно людям, но хорошее искусство понятно всем» . Для Толстого искусство может и должно заменять «чувства низшие, менее добрые и менее нужные для блага людей более добрыми, более нужными для этого блага». Поэтому оно должно быть народным и существовать для народа. Возлагая на искусство великую социально-преобразующую миссию, писатель пытался сформулировать свои представления об искусстве будущего. С его точки зрения, оно должно быть искусством не одного какого-нибудь кружка людей, не одного сословия, не одной национальности, оно должно передавать чувства, соединяющие людей, влекущие их к братскому единению. «Только это искусство будет выделяемо, допускаемо, одобряемо, распространяемо» . В общении и единении людей великая роль принадлежит слову. «Слово – дело великое. Великое дело потому, что оно есть могущественнейшее средство единения людей» . При помощи слова, речи мы выражаем свои мысли. «Выражение же мысли есть одно из самых важных дел жизни» . Как великий гуманист и просветитель, он выступал и боролся искусством своего слова и своей мысли против несправедливого использования достижений материальной и духовной культуры. Развитие науки и техники, искусства и литературы, все достижения человеческого разума должны быть ориентированы на всех живущих в обществе людей, на развитие и сохранение самой человеческой жизни. Плоды культуры во всех ее формах должны содействовать братскому единению, любви и уважению среди людей, увеличивать их знания и могущество, способствовать овладению стихийными силами природы. Актуально звучит слово великого мыслителя, осуждающего использование достижений науки и технических изобретений – всего, что создано умом и руками людей, – «для обогащения капиталистов, производящих предметы роскоши или орудия человекоистребления» .

В мировоззрении Толстого отчетливо звучат экологические мотивы. Он настойчиво защищал чистоту природы, растительный и животный мир и все живое. Он требовал любовного и нравственного отношения к окружающей нас природной действительности. Отмечаемая им тенденция к разрушению естественной среды обитания людей вызывала его озабоченность и тревогу. Говоря об идеале счастливой жизни, Л. Толстой писал: «Одно из первых и всеми признаваемых условий счастья есть жизнь такая, при которой не нарушена связь человека с природой, т. е. жизнь под открытым небом, при свежем воздухе, общении с землей, растениями, животными…» .

Мечтая о социальных преобразованиях, Толстой полагал, что для их реализации необходимо возвысить значение и роль человеческого разума. Придерживаясь теории «непротивления злу насилием», следуя идее «нравственного» совершенствования, осуждая «насилие», мыслитель считал решающим и определяющим средством общественного прогресса нравственно-этическую и специфическим образом понимаемую религиозную деятельность. Все это придавало его социальным исканиям черты идеализма и утопизма, его идеалы во многом были обращены в прошлое и в этом смысле носили реакционный характер. Идеалы нового жизнеустройства складывались у писателя в процессе отличения российского самодержавно-крепостнического государства, европейских буржуазно-демократических государств и восточных деспотий, вплоть до отрицания «всякой власти», всякой государственности. «Переход от государственного насилия к свободной, разумной жизни не может сделаться вдруг; как тысячелетия слагалась государственная жизнь, так, может быть, тысячелетия она будет разделываться» .

Изменения, ведущие к устранению государственности, должны, по его мнению, идти по пути демократизации управления: «Если люди доведут правление до того, что все люди будут участвовать в управлении, то не будет и управления – люди будут каждый управлять сам собой» . Л. Толстой задумывался над многими другими общественными вопросами. Он видел противоположность между условиями труда в городе и деревне, между городом и селом, между трудом умственным и физическим.

Большое внимание уделял великий гуманист вопросам милитаризма и войны. Насилие, вооруженная борьба, история военных конфликтов между народами и странами были постоянным предметом его раздумий. В итоге изучения военных конфликтов Л.Толстой пришел к выводу о необходимости устранения войн как явлений, противных разуму и человеческой природе. Л. Толстой стремился проникнуть в причины происходивших и происходящих войн, он усматривал их в социальном неравенстве, в стремлении к обогащению, в заинтересованности и корыстных побуждениях людей. Господствующие эксплуататорские классы, организаторы и идеологи войны подвергаются им сокрушительной критике. Экспансионистские, шовинистические, национально-расовые доктрины оцениваются как античеловеческие, враждебные интересам людей труда. В ряде случаев Л. Толстой становится на воинствующие и антивоенные позиции. Нужно устроить жизнь человечества, чтобы признавались права и равенство всех стран и народов. «Народ везде один и тот же», все люди жаждут постоянного спокойствия и мира, они могут и должны не спорить и истреблять друг друга, а взаимно уважать и развивать между собой всесторонние связи и отношения. Наступило время, когда сформировалось сознание братства людей всех народностей и люди могут жить «в мирных, взаимно друг другу выгодных, дружеских, торговых, промышленных, нравственных сношениях, нарушать которые им нет никакого смысла, ни надобности» . Мысли Л. Толстого созвучны чаяниям современного человечества: «Кто бы вы ни были, – писал он, – француз, русский, поляк, англичанин, ирландец, немец, чех – поймите, что все наши настоящие человеческие интересы, какие бы они ни были – земледельческие, промышленные, торговые, художественные или ученые, все интересы так же, как удовольствия и радости, ни в чем не противоречат интересам других народов и государств, и что вы связаны взаимным содействием, обменом услуг, радостью широкого братского общения, обмена не только товаров, но и мыслей и чувств с людьми других народов» . Л. Толстой оптимистически оценивал будущее. Он подчеркивал: «…уничтожиться должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией» .

Немало сказал Толстой о человеке, целях и смысле его жизни, что составляет заметный вклад в развитие гуманистической мысли, в обогащение нравственного опыта человечества. Писатель отнюдь не отрицал «биологической» или, как он выражался, «животной» природы человека, но на первый план выдвигал «духовное», «разумное» и «доброе», присущее человеческому существу, его способность к созидательной деятельности. Хотя философия человека Толстого иногда выступает в абстрактно-идеалистической форме, многие его раздумья и суждения о человеке и его жизни отличаются глубокой продуктивностью и истинностью. «Жизнь, какая бы ни была, есть благо, выше которого нет никакого. Если мы говорим, что жизнь – зло, то мы говорим это только в сравнении с другой, воображаемой, лучшей жизнью, но ведь мы никакой другой лучшей жизни не знаем и не можем знать, и потому жизнь, какая бы она ни была, есть высшее доступное нам благо» .

Отвергая «неверие» в жизнь, Толстой решительно отстаивает человеческую жизнь в реальном объективном мире в противовес богословским мифам о загробной жизни и иных мирах. «Этот мир не шутка, не юдоль испытания и перехода в мир лучший, вечный, а этот мир тот, в котором мы сейчас живем, это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны нашими усилиями сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для всех, которые после нас будут жить в нем» .

Толстовские поиски смысла жизни, не свободные от религиозного облачения, представляют определенный интерес: он говорит целиком о жизни в труде. Это главное в жизни человека и его моральном облике, «Достоинство человека, его священный долг и обязанность употреблять данные ему руки и ноги на то, для чего они даны, и поглощаемую пищу на труд, производящий эту пищу» . Только неустанно работая и создавая все необходимое для жизни, люди станут настоящими людьми; тогда проявятся их высшие человеческие свойства и они овладеют силами природы; новый общественный строй должен быть трудовым сообществом людей, где каждый будет трудиться для себя и своих близких. «Когда наступит новый, разумный, более разумный склад общественной жизни, люди будут удивляться тому, что принуждение работать считалось злом, а праздность – благом. Тогда, если бы тогда было наказание, лишение работы было бы наказанием» .

Приведенные суждения писателя генеалогически связаны с опытом социального поведения, как он выработался в народной среде, где труд и человек труда, его деятельность выступают как высшая ценность. Так делается жизнь: люди своими усилиями создают все многообразие и красоту жизни. И в этой деятельности смысл жизни людей – эта идея пронизывает многие страницы его творческого наследия. Человек в произведениях Толстого предстает во всей противоречивости своего социального бытия. Писатель страстно обличал собственнический мир, мир насилия и тупого самодовлеющего мещанства, противопоставляя этому миру свое гуманистическое представление о человеке как созидателе материальной жизни и высокого духа. Он должен быть всегда в движении, не останавливаться в духовном росте, в совершенствовании способности понимать и сочувствовать, действовать и призывать других. Человек должен заниматься созидательной деятельностью для достижения наибольшего процветания всего человечества.

Анализ показывает, что поиски ответов на вопросы о цели, смысле, ценности жизни не сводились к религиозным, а приводили Толстого к глубоким размышлениям о важнейших человеческих проблемах, волновавших его в течение всей жизни.

Творческое наследие Л. Толстого сложно и противоречиво. Оно отражает понятия, чувства и настроения патриархального крестьянства, идеологию самого многочисленного производительного класса пред- и пореформенной России. Мировоззрение Л. Толстого содержит и крестьянский революционный демократизм и реакционную религиозную проповедь пассивности. Но Л. Толстой создал яркую и правдивую картину своей эпохи. Как мыслитель, он отличался активным поиском социальной справедливости, высокой гражданственности. Он ставил важные «больные» и «проклятые» вопросы, подвергая сомнению основы политического и общественного устройства своего времени. Необходимо хранить и приумножать ценные, выдержавшие проверку временем идеи духовного наследия писателя. Л. Толстой всегда будет дорог прогрессивному человечеству как сторонник и защитник жизни и труда, как великий гуманист, деятельно искавший пути к всеобщему счастью на нашей планете.

Там же. Т. 64. С. 94.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 30. С. 108.

Там же. Т. 30. С. 179.

Там же. Т. 81. С. 120.

Там же. Т. 78. С. 373.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 418.

Там же. Т. 23. С. 441.

Там же. Т. 55. С. 172.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 239.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 90. С. 429.

Там же. Т. 90. С. 443.

Там же. Т. 68. С. 54.

Там же. Т. 45. С. 480.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 481.

Там же. Т. 25. С. 396.

Когда мы говорим о Толстом, то, прежде всего, имеем в виду писателя, автора романов, повестей, но забываем о том, что он также и мыслитель. Можно ли назвать его крупным мыслителем? Он был крупный человек, он был великий человек. И даже если мы не можем принять его философию, почти каждый из нас благодарен ему за какие-то радостные мгновения, нами испытанные, когда мы читали его повести, его художественные произведения. Мало находится людей, которые вообще бы не любили его творчества. В разные эпохи нашей собственной жизни Толстой вдруг открывается нам с каких-то новых, неожиданных сторон.

Религиозно-философские искания Льва Николаевича Толстого были связаны с переживанием и осмыслением самых разнообразных философских и религиозных учений. На основе чего формировалась мировоззренческая система, отличавшаяся последовательным стремлением к определенности и ясности (в существенной мере - на уровне здравого смысла). При объяснении фундаментальных философских и религиозных проблем и соответственно своеобразным исповедально-проповедническим стилем выражения собственного символа веры то же время критическое отношение к Толстому именно как к мыслителю представлено в российской интеллектуальной традиции достаточно широко. О том, что Толстой был гениальным художником, но "плохим мыслителем", писали в разные годы В.С. Соловьев, Н.К. Михайловский, Г.В. Флоровский, Г.В. Плеханов, И.А. Ильин и другие. Однако, сколь бы серьезными подчас ни были аргументы критиков толстовского учения, оно безусловно занимает свое уникальное место в истории русской мысли, отражая духовный путь великого писателя, его личный философский опыт ответа на "последние", метафизические вопросы.

Глубоким и сохранившим свое значение в последующие годы было влияние на молодого Толстого идей Ж.Ж. Руссо. Критическое отношение писателя к цивилизации, проповедь "естественности", вылившаяся у позднего Л. Толстого в прямое отрицание значения культурного творчества, в том числе и своего собственного, во многом восходят именно к идеям французского просветителя.

К более поздним влияниям следует отнести моральную философию А. Шопенгауэра ("гениальнейшего из людей", по отзыву русского писателя) и восточные (прежде всего буддийские) мотивы в шопенгауэровском учении о "мире как воле и представлении". Впрочем, в дальнейшем, в 80-е годы, отношение Толстого к идеям Шопенгауэра становится критичней, что не в последнюю очередь было связано с высокой оценкой им "Критики практического разума" И. Канта (которого он характеризовал как "великого религиозного учителя"). Однако следует признать, что кантовские трансцендентализм, этика долга и в особенности понимание истории, не играют сколько-нибудь существенной роли в религиозно-философской проповеди позднего Толстого, с ее специфическим антиисторизмом, неприятием государственных, общественных и культурных форм жизни как исключительно "внешних", олицетворяющих ложный исторический выбор человечества, уводящий последнее от решения своей главной и единственной задачи - задачи нравственного самосовершенствования. В.В. Зеньковский совершенно справедливо писал о "панморализме" учения Л. Толстого. Этическая доктрина писателя носила во многом синкретический, нецелостный характер. Но фундаментом собственного религиозно-нравственного учения этот далекий от какой бы то ни было ортодоксальности мыслитель считал христианскую, евангельскую мораль. Фактически основной смысл религиозного философствования Толстого и заключался в опыте своеобразной этизации христианства, сведения этой религии к сумме определенных этических принципов, причем принципов, допускающих рациональное и доступное не только философскому разуму, но и обычному здравому смыслу обоснование.

Лев Николаевич Толстой не был философом, богословом в полном смысле слова. И сегодня мы остановимся на нем в нашем интересном и непростом путешествии по области, долгое время скрываемой от людей, интересующихся русской религиозной мыслью.

В центре религиозно-философских исканий Л.Н. Толстого стоят вопросы понимания Бога, смысла жизни, соотношения добра и зла, свободы и нравственного совершенствования человека. Он выступил с критикой официального богословия, церковной догматики, стремился обосновать необходимость общественного переустройства на принципах взаимопонимания и взаимной любви людей и непротивления злу насилием.

К основным религиозно-философским работам Толстого можно отнести "Исповедь", "В чем моя вера?", "Путь жизни", "Царство Божие - внутри нас", "Критика догматического богословия". Духовный мир Толстого характерен этическими исканиями, сложившимися в целую систему "панморализма". Нравственное начало в оценке всех сторон жизни человеческой пронизывает все творчество Толстого. Его религиозно-нравственное учение отражает своеобразное понимание им Бога.

Толстой считал, что избавление от насилия, на котором держится современный мир, возможно на путях непротивления злу насилием, на основе полного отказа от какой-либо борьбы, а также на основе нравственного самосовершенствования каждого отдельного человека. Он подчеркивал: “Только непротивление злу насилием приводит человечество к замене закона насилия законом любви”.

Считая власть злом, Толстой пришел к отрицанию государства. Но упразднение государства, по его мнению, не должно осуществляться путем насилия, а посредством мирного и пассивного уклонения членов общества от каких бы-то ни было государственных обязанностей и должностей, от участия в политической деятельности. Идеи Толстого имели широкое хождение. Одновременно их критиковали справа и слева. Справа Толстого критиковали за критику в адрес церкви. Слева - за пропаганду терпеливой покорности властям. Критикуя Л.Н. Толстого слева, В.И. Ленин находил в философии писателя “кричащие” противоречия. Так, в работе “Лев Толстой как зеркало русской революции” Ленин отмечает, что у Толстого “С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс; с другой стороны, - юродивая проповедь “непротивления злу” насилием”.

Идеи Толстого во время революции осуждались революционерами, так как адресовались они всем людям, включая и их самих. В то же время, являя революционное насилие по отношению к сопротивляющимся революционным преобразованиям, сами обагренные чужой кровью революционеры желали, чтобы насилие не проявлялось по отношению к ним самим. В данной связи не удивительно, что не прошло и десяти лет после революции, как было предпринято издание полного собрания сочинений Л.Н. Толстого. Объективно идеи Толстого способствовали обезоруживанию тех, кто подвергался революционному насилию.

Однако навряд ли правомерно осуждать за это писателя. Многие люди испытали благотворное влияние идей Толстого. Среди последователей учения писателя-философа был Махатма Ганди. К числу поклонников его таланта относился и американский писатель У.Э. Хоуэлс, который писал: “Толстой - величайший писатель всех времен, уже хотя бы потому, что его творчество более других проникнуто духом добра, и сам он никогда не отрицает единства своей совести и своего искусства”.

Около 90 лет тому назад Дмитрий Сергеевич Мережковский написал книгу «Лев Толстой и Достоевский». Он хотел представить Толстого (и справедливо) как полнокровного гиганта, как человека-скалу, как некоего великого язычника.

Человек, который большую часть жизни был проповедником евангельской этики, а последние 30 лет жизни посвятил проповеди христианского учения (как он его понимал), оказался в конфликте с христианской Церковью и в конечном счете был отлучен от нее. Человек, который проповедовал непротивление, был воинствующим борцом, который с ожесточением Степана Разина или Пугачева набросился на всю культуру, разнося ее в пух и прах. Человек, который стоит в культуре как феномен (его можно сравнить только с Гёте, если брать Западную Европу), универсальный гений, который за что бы ни брался - пьесы ли, публицистика ли, романы или повести - всюду эта мощь! И этот человек высмеивал искусство, зачеркивал его и в конце концов выступил против своего собрата Шекспира, считая, что Шекспир зря писал свои произведения. Лев Толстой - величайшее явление культуры - был и величайшим врагом культуры.

В «Войне и мире», увлеченный великой бессмертной картиной движения истории, Толстой выступает не как человек без веры. Он верит - в фатум. Он верит в какую-то таинственную силу, которая неуклонно ведет людей туда, куда они не хотят. Древние стоики говорили: «Судьба ведет согласного. Противящегося судьба тащит». Вот эта судьба действует в его произведениях. Как бы мы ни любили «Войну и мир», но всегда удивляет, как Толстой, такая великая личность, не чувствовал значения личности в истории. Для него Наполеон только пешка, и масса людей, в основном, действует, как муравьи, которые движутся по неким таинственным законам. И когда Толстой пытается объяснить эти законы, его отступления, исторические вставки, кажутся намного слабее, чем сама полнокровная, мощная, многогранная картина совершающихся событий - на поле брани, или в салоне фрейлины, или в комнате, где сидит один из героев.

Какая там еще вера, кроме таинственного рока. Вера, что возможно слиться с природой, опять оленинская мечта. Вспомним князя Андрея, как он внутренне беседует с дубом. Что такое этот дуб, просто старое знакомое дерево? Нет, это одновременно и символ, символ вечной природы, к которой стремится душа героя. Поиски Пьера Безухова. Тоже все бессмысленно... Разумеется, никому из героев Толстого и в голову не приходит найти по-настоящему христианский путь. Почему это так? Потому что лучшие люди ХIХ в., после катастроф века XVIII, оказались так или иначе отрезаны от великой христианской традиции. От этого трагическим образом пострадали и Церковь, и общество. Последствия этого раскола пришли в XX в. - как грозное событие, едва не разрушившее всю цивилизацию нашей страны.

Итак, развитие русской философии в целом, ее религиозной линии в частности подтверждает, что для понимания российской истории, русского народа и его духовного мира, его души важно познакомиться и с философскими поисками русского ума. Это обусловлено тем, что центральными проблемами этих поисков были вопросы о духовной сущности человека, о вере, о смысле жизни, о смерти и бессмертии, о свободе и ответственности, соотношении добра и зла, о предназначенности России и многие другие. Русская религиозная философия активно способствует не только приближению людей к путям нравственного совершенствования, но и приобщению их к богатствам духовной жизни человечества.

Религиозно-философские взгляды Льва Толстого

Лев Николаевич Толстой не был философом, богословом в полном смысле слова. И сначала я не собирался посвящать целую встречу его религиозно-философским воззрениям. Но все-таки я вижу, что это необходимо. И сегодня мы остановимся на нем в нашем интересном и непростом путешествии по области, долгое время скрываемой от людей, интересующихся русской религиозной мыслью.

Когда мы говорим о Толстом, то прежде всего имеем в виду писателя, автора романов, повестей, но забываем о том, что он также и мыслитель. Можно ли назвать его крупным мыслителем? Он был крупный человек, он был великий человек. И даже если мы не можем принять его философию, почти каждый из нас благодарен ему за какие-то радостные мгновения, нами испытанные, когда мы читали его повести, его художественные произведения. Мало находится людей, которые вообще бы не любили его творчества. В разные эпохи нашей собственной жизни Толстой вдруг открывается нам с каких-то новых, неожиданных сторон.

Если это так, то имеем ли мы право рассуждать, как рассуждают некоторые люди: Толстой был гений литературы, а то, что он писал что-то скучное по философии и религии, — это лучше не затрагивать, и хорошо, что это никогда не включают в собрания сочинений, кроме академического? (А академическое — это малодоступное грандиозное 90-томное собрание, с которым работают в основном специалисты-литературоведы и историки.) Поэтому неудивительно, что на протяжении всего времени, прошедшего после смерти Льва Николаевича, особенно в советский период, мало кто серьезно обращал внимание на эту сторону его творческой деятельности.

Но, друзья мои, это великая неблагодарность! Я говорю вам это совершенно искренне. Являясь православным священником, членом той Церкви, которая издала определение, отлучающее Толстого от Церкви, я тем не менее подчеркиваю, что это вовсе не означает, что мы должны быть несправедливы к этому человеку и перечеркнуть то, что волновало этого ушедшего из жизни гиганта, может быть, гораздо больше, чем его художественные произведения. Это была его внутренняя жизнь, это было то, что мучило и восторгало его на протяжении всей его долгой жизни.

Те немногие из вас, кто, возможно, читал его дневники, легко могли убедиться, как рано Толстой начал анализировать свои поступки, как рано он стал задумываться над смыслом жизни, как думал о смерти, об этических свойствах человеческого бытия и человеческого общества. И оказывается, он не просто писатель, а действительно некая синтетическая могучая личность.

Около 90 лет тому назад Дмитрий Сергеевич Мережковский написал книгу «Лев Толстой и Достоевский». Он хотел представить Толстого (и справедливо) как полнокровного гиганта, как человека-скалу, как некоего великого язычника; а Достоевского — только как христианина, как фанатичного, одухотворенного, спиритуального проповедника духа. Ясновидец духа и ясновидец плоти — любимая антитеза Дмитрия Сергеевича Мережковского. Какое-то зерно истины в этом есть. Обычно мы говорим: скорбные глаза Достоевского, мучительная муза Достоевского, мучительный гений Достоевского, страдальческая жизнь. А Толстой — полноводный и полнокровный.

Это ошибка, друзья мои, ошибка наша, как детей, равнодушных к страданиям отцов. Ибо Лев Николаевич Толстой был человеком не менее трагичным, чем Достоевский. И я вам прямо скажу — более трагичным, намного более трагичным. И современники, и многие потомки это просмотрели. Я не буду вдаваться в детали. Но вы задумайтесь над тем, что человек, создавший одну из величайших русских национальных эпопей — «Войну и мир», — выступал против патриотизма. Человек, который написал страстные, бессмертные строки о любви (и в старости писал: вспомните «Воскресение», момент встречи Нехлюдова и Кати, когда они еще молоды; это пишет старик и как пишет!), этот человек, описавший любовь в ее разных оттенках и аспектах (любовь-восхищение, любовь-страсть), вообще считал брак каким-то недоразумением и в «Крейцеровой сонате» перечеркнул его.

Человек, который большую часть жизни был проповедником евангельской этики, а последние 30 лет жизни посвятил проповеди христианского учения (как он его понимал), оказался в конфликте с христианской Церковью и в конечном счете был отлучен от нее. Человек, который проповедовал непротивление, был воинствующим борцом, который с ожесточением Степана Разина или Пугачева набросился на всю культуру, разнося ее в пух и прах. Человек, который стоит в культуре как феномен (его можно сравнить только с Гёте, если брать Западную Европу), универсальный гений, который за что бы ни брался — пьесы ли, публицистика ли, романы или повести — всюду эта мощь! И этот человек высмеивал искусство, зачеркивал его и в конце концов выступил против своего собрата Шекспира, считая, что Шекспир зря писал свои произведения. Лев Толстой — величайшее явление культуры — был и величайшим врагом культуры.

И наконец, давайте подумаем о его личной судьбе. Вспомним Достоевского: фигура трагическая, в молодости приговорен к расстрелу, тяжелая судьба. Но у него была любовь и гармония с Анной Григорьевной. И хотя жил он трудно, но так, как это соответствовало его духу, мысли, стилю его жизни. А Толстой годами терзался тем, что стиль его жизни противоположен тому, что он проповедует, годами восставал против этого — и вынужден был терпеть до конца дней, можно сказать, до своего побега и смертного часа. Человек, который убежал из дома, — фигура, безусловно, глубоко трагическая. И это лишь немногое из того, что можно было бы назвать. И именно поэтому мы с вами должны с уважением и бережностью подходить к тому, что терзало и мучило Толстого, что превращало его жизнь в трагедию, в драму.

Теперь поставим вопрос о его религиозно-философских воззрениях. Толстой писал, очень часто повторяя это в разных вещах: «Я только в детстве имел традиционную веру, а с 14 лет я полностью от нее отошел и жил в пустоте, как все мои современники». Конечно, не надо принимать эти слова буквально. Вера у него была. Но это была вера туманная, расплывчатая, типа деизма. Вы знаете, наверное, что вместо креста молодой Толстой носил портрет Жан-Жака Руссо. И это не случайно.

Жан Жак Руссо — великая, огромная историческая фигура европейского и общечеловеческого масштаба. Он поставил перед людьми вопрос, который до сих пор не снят (хотя Руссо, вероятно, и не был до конца прав), — вопрос о том, не является ли цивилизация нашим врагом? Не является ли путь назад, к простоте жизни, единственным спасением человечества? Жан Жак Руссо говорил об этом в XVIII в., когда не было ни атомных электростанций, ни отравленных рек, ни той уродливой скученности городов, которая сейчас превращает столицы мира в какой-то немыслимый человекоубийственный муравейник. Но уже тогда Руссо, как у нас принято писать в учебниках, гениально предвидел всю эту абракадабру XX в. И Толстой это чувствовал, чувствовал всеми фибрами своей души и впитал это не только из французской традиции (которая была ему родной, он был европейцем по образованию), но и из русской традиции.

Вспомните, в чем драма «Цыган» Пушкина. Это тот же вопрос руссоизма. Но Пушкин его решил мудро и по-другому, потому что колоссальный инстинкт этого суперчеловека позволил ему открыть перед нами истину: никуда человек от себя не убежит, ни в какие таборы, ни в какие леса. Пушкин на своем Алеко и проделал этот эксперимент — побег от цивилизации. А от греха не убежишь! Грех уйдет с тобой и в дикость.

Но Толстой (впрочем, как и многие другие писатели) все-таки не мог расстаться с этой мечтой. Она была и будет мечтой человечества, пусть на пятьдесят процентов иллюзорной. Когда она появилась? Три тысячи лет назад. Еще в древности китайские философы говорили, что пора бросить все искусственное и перейти на естественное. Уже античные киники (это не циники, это теперь мы их так называем), киники-философы жили под девизом: «назад, к природе» — и ходили в чем попало, думая, что тем самым они приближаются к природной жизни. А шутники производили название «киники» от слова «кинос» — собака, потому что те вели собачий образ жизни. И до сих пор мы с вами, когда вырываемся из города, невольно испытываем чувство облегчения, и ностальгия по природе у нас существует. Но руссоизм это не решение. Для Толстого же это было решением.

«Казаки». Я не буду напоминать сюжет, вы читали и наверняка помните эту вещь. Кто такой Оленин? Это тот же Лев Николаевич, молодой офицер. Куда он стремится? Вернуться к природе, слиться с ней. Марьяна для него — это образ Матери-Природы, Земли. Вернуться к этому небу, к этим виноградникам, к этим горам, к диким животным, за которыми охотится дядя Ерошка, такой же дикий, как и кабаны, которые шастают по зарослям, и к этим горцам, которые стреляют... Куда-то исчезли нравственные нормы, а нравственностью становится закон природы. А потом вдруг выясняется для Оленина, что все это была иллюзия, что не может он назад, не может. И ему горько, стыдно, жалко. Оленин жалеет, как, вероятно, жалел и Лев Толстой, что пути назад нет, что движение здесь одностороннее.

И вот тогда, задолго до своего духовного кризиса, Лев Толстой начинает искать выход. Он ищет его в труде, в семье, в том, что мы называем счастьем. Но вспомните его тоже раннюю вещь — «Семейное счастье». Мыльный пузырь. Это мрачная вещь. Он воспевает, как настоящий художник, самое дорогое, священное, а потом все куда-то расплывается, и он хоронит это.

И в «Войне и мире», увлеченный великой бессмертной картиной движения истории, Толстой выступает не как человек без веры. Он верит — в фатум. Он верит в какую-то таинственную силу, которая неуклонно ведет людей туда, куда они не хотят. Древние стоики говорили: «Судьба ведет согласного. Противящегося судьба тащит». Вот эта судьба действует в его произведениях. Как бы мы ни любили «Войну и мир» (я очень люблю эту вещь, перечитывал ее, естественно, десятки раз), но меня всегда удивляло, как Толстой, такая великая личность, не чувствовал значения личности в истории. Для него Наполеон только пешка, и масса людей, в основном, действует, как муравьи, которые движутся по неким таинственным законам. И когда Толстой пытается объяснить эти законы, я думаю, вы все согласитесь, его отступления, исторические вставки, кажутся намного слабее, чем сама полнокровная, мощная, многогранная картина совершающихся событий — на поле брани, или в салоне фрейлины, или в комнате, где сидит один из героев.

Какая там еще вера, кроме таинственного рока. Вера, что возможно слиться с природой, опять оленинская мечта. Вспомните князя Андрея, как он внутренне беседует с дубом. Что такое этот дуб, просто старое знакомое дерево? Нет, это одновременно и символ, символ вечной природы, к которой стремится душа героя. Поиски Пьера Безухова. Тоже все бессмысленно... Разумеется, никому из героев Толстого и в голову не приходит найти по-настоящему христианский путь. Почему это так? Потому что лучшие люди ХIХ в., после катастроф века XVIII, оказались так или иначе отрезаны от великой христианской традиции. От этого трагическим образом пострадали и Церковь, и общество. Последствия этого раскола пришли в XX в. — как грозное событие, едва не разрушившее всю цивилизацию нашей страны.

А где же ищет выход Пьер Безухов? Он идет в масоны. Их обряды (вы помните — завязывание глаз и всякие словеса) — что это было? Попытка имитировать Церковь. Общий кризис христианской Церкви в XVII—XVIII вв. привел к довольно разрозненным, правда, но повсеместным попыткам создать имитацию Церкви на основании простейших догматов: Бог, душа, бессмертие. То есть догматы деизма, который отрицает и Откровение, и Боговоплощение, и личность Иисуса Христа как Откровение Бога на земле, а представляет Его только как учителя и пророка.

Деизм распространился с необычайной силой, и мы знаем, что выдающиеся люди XVIII и начала ХIХ в. примыкали к этим идеям; масонами были и Моцарт, и Лессинг, в России Новиков, Баженов и многие другие. И герои Толстого также. Не в Церкви он ищет, а в псевдоцеркви, которая вместо священных почти двухтысячелетних символов христианства проходит через систему этих придуманных интеллектуалами доморощенных символов и обрядов. И, конечно, все это ему очень быстро опостылело, как и Пушкину, который тоже начал с масонства и тоже принял обряды, а потом все это отбросил, как и Карамзин.

Затем — «Анна Каренина». Опять трагедия. Я думаю, что те из вас, кто читал Толстого поглубже, знают, что он хотел изобличить нравственное падение Анны и показать, как этот рок, судьба, этот таинственный Бог, который царит над всем, как Он расправился с грешницей. И поэтому Лев Толстой начал свой роман словами Писания, словами Божьими: «Мне отмщение, и Аз воздам». Эти слова означают призыв Божий к человеку не стремиться к мщению. Ведь до христианства мщение было святым долгом. И иногда этот «святой долг» истреблял целые племена, потому что, если убить одного, то его родные должны убить кого-то из рода убийцы, и так вендетта шла непрерывно, пока иные деревни не становились пустыми, особенно в горах. Так вот, Бог говорит через своего пророка: «Мне отмщение, Я воздаю». Но Толстой истолковал эти слова по-другому: судьба, то есть Бог, мстит человеку за грех, наказывает.

Толстой рисует историю женщины. И парадокс! Кто из нас не сочувствовал Анне?! Автор невольно оказался на ее стороне, а не на стороне, скажем, ее мужа, которого он старался описать объективно, и в какие-то моменты мы переживаем вместе с Карениным, особенно тогда, когда он пытается простить Анну — как он трогательно вдруг оговаривается: «Я так много пелестладар», — говорит он. Вот это косноязычие — у надменного сенатора, привыкшего чеканить каждое слово, вдруг показывает, что за его холодной внешностью бьется живое сердце. А все-таки симпатии читателя остаются всегда с бедной Анной! Ничего не вышло у Толстого. Логика, внутренняя логика жизни и героини, нить жизни вошла в соприкосновение и столкнулась с его замыслом.

И потом наступает кризис. Я хотел зачитать вам, как он пишет об этом кризисе, но — не буду. Вы все люди грамотные, сами прочитаете. Ему было тошно. Когда он был в Арзамасе (а это было время его расцвета), он почувствовал, что умирает. Это был ужас! Иные психиатры скажут, что у него был приступ острой депрессии. Так почему же он был? Откуда?

Иные люди говорят: Бога и веру человек открывает в себе в трудные минуты. Но пресловутое заявление, что «вера — для слабых», что только в неудачах люди приходят в Церковь, опровергается хотя бы вот этим примером. Я знаю таких примеров сотни, но этот пример достаточно яркий и убедительный. Когда Толстой стал искать, наконец, Бога и веру? Когда он стал знаменитым писателем, когда он был уже автором великих романов, которые гремели по всему миру. Когда у него была любимая жена, любящая семья, хор благодарных читателей. В конце концов, он был богатым человеком. Он все имел из того, что сегодня любому современному человеку кажется эталоном счастья. И вдруг в этот момент он остановился.

Об этом Толстой пишет с необычайной искренностью в первой своей религиозно-философской книге, которая называется «Исповедь». Эта книга впоследствии должна была послужить прологом к его тетралогии, то есть к четырехтомному сочинению, название которому Лев Николаевич так и не придумал; в тетралогию вошли «Исповедь» (как прелюдия), «Исследование догматического богословия», перевод и толкование четырех Евангелий, «В чем моя вера?» и, впоследствии, пятая, дополнительная книга, которая называется «Царство Божие внутри нас». Это главная религиозно-философская книга Толстого. Она суммирует его мировоззрение, показывает его в динамике, показывает, каким образом Толстой пришел к этим взглядам.

«Исповедь» — самая волнующая из этих книг. Я должен сразу признаться вам, что читать религиозно-философские произведения Толстого трудно. И не потому, друзья мои, что это возвышенная, усложненная, утонченная метафизика. И не потому, что это, как у Флоренского, текст, оснащенный какими-то своеобразными словами, обилием иноязычных вставок, ссылок, огромным аппаратом. А потому, что, как ни странно, это литература, обладающая безмерно меньшей силой, нежели художественные произведения Толстого. Уже тогда многие люди, которые объективно оценивали Толстого, обращали внимание на то, что тот крылатый, мощный дар настоящего орла, который парил над душами, судьбами, событиями и лицами, вдруг покидал Толстого, когда он пытался изложить свое учение. И не подумайте, что я говорю это пристрастно, что мне хочется унизить философские взгляды Толстого. Великого человека нельзя унизить. Но объективно надо говорить то, что есть. И правоту моих слов вы легко можете проверить сами, читая эти книги.

Сейчас готовится к печати томик Толстого, куда войдут именно эти произведения. Не отмахивайтесь, прочтите. Хотя бы часть. Я говорю это вам, не боясь посеять соблазны, потому что я верю, что у вас достаточно разума и критического чутья, чтобы понять и отделить мякину от настоящего зерна.

Иные мои христианские друзья и коллеги говорят: зачем это нужно было издавать? Мы читали его романы, а это пусть останется для литературоведов и историков. Так может говорить только тот, кто боится за истину, а за истину бояться не надо. Она сама себя будет отстаивать. И потом, не надоело ли нам цензурное отношение к литературе, мышлению, к искусству, культуре, религии? По-моему, мы сыты этим, у нас достаточно обкарнывали, достаточно искажали картину. Зачем же продолжать эту порочную практику! Вот он перед нами — великий человек. Это может нравиться, не нравиться, но он это создал, и если мы имеем к нему хоть каплю уважения, мы должны принимать все как есть, оценивать, вдумываться. Можно отвергнуть — и Толстой никогда бы не обиделся. Но цензурные ножницы — вот это и есть оскорбление гения, оскорбление человеческого достоинства вообще и унижение культуры.

Итак, наиболее удачная вещь — «Исповедь». Почему? Потому что Толстой не пускается там в длинные, отвлеченные, честно говоря, скучноватые рассуждения, а говорит о своей жизни. Он говорит о том, как она остановилась, что однажды он просто умер. Он говорит: вот, я буду иметь столько-то лошадей, у меня будет столько-то земли. А потом что? А что дальше? Ну, я буду самый знаменитый писатель, буду знаменит, как Мольер, как Шекспир. А зачем это? И вот этот страшный, леденящий душу вопрос — он его потряс до глубины, потому что это был вопрос справедливый.

В чем же смысл нашего существования? Вопрос этот надо ставить перед собой. У нас пытались его заглушать. Два-три поколения пронзительными фанфарами заглушали эти вечные вопросы. Но едва только эти фанфары перестали визжать так громко, как вопрос этот встает снова перед каждым. Зачем и почему? Потомки? Они тоже смертны. Будущее? Совершенно неизвестно, для кого оно. И потом, чем оно лучше настоящего? Зачем все это? Итак, на гребне успеха, в том периоде жизни и в том состоянии, которое древние греки называли «акмэ», то есть высший расцвет, цветение человеческого бытия, сравнительно молодой, не какой-нибудь чахленький, а здоровый человек, который скакал на коне, любил физическую работу, каждый день ходил, путешествовал, человек, охвативший всю культуру (ведь он говорил по-немецки так, что даже немцы не догадывались, что это иностранец); казалось, этот человек все имеет! И вдруг оказывается — ничего. Все лопнуло как мыльный пузырь. И жизнь остановилась, он сказал: «И я умер». И величайшая заслуга мыслителя, философа Толстого, что он поставил этот трагический вопрос перед нами во всей его остроте: к чему всё?

Как человек эрудированный, он стал искать в литературе, в истории человеческой мысли: может быть, там есть что-то? Он обращается к науке — оказывается, наука не в курсе дела. Наука не знает, зачем мы живем, наука имеет дело только с процессами, а процессы — это безразличная вещь, они текут в какую-то сторону и никакого смысла не могут дать, потому что сама по себе наука не знает такой категории как смысл.

Толстой обращается к философии, читает древних мудрецов. Но, конечно, читает очень избирательно — вы не забывайте, что это ведь Лев Толстой. Он ищет то, что ему нужно, и находит. Он открывает Библию, и открывает, конечно, на Экклесиасте, где сказано, что нет пользы человеку, который трудится под солнцем, род приходит и род уходит, а земля пребывает вовеки, и ветер кружится и возвращается на свое место, все реки текут в море, и море не переполняется; и все суета сует и погоня за ветром. Он открывает писания индийцев и слышит слова Будды, что все распадается: все то, что состоит из чего-то, разлагается. Мир проносится как мираж. Он обращается к новейшей философии, то есть к философии его столетия, ХIХ столетия и, конечно, открывает Артура Шопенгауэра — самого талантливого, я бы сказал, гениального писателя, абсолютного пессимиста, который в своих блестяще написанных книгах утверждает, что мир — это мусор и что чем скорее он кончится, тем лучше. И Толстой ограждает себя этой пессимистической философией. И на каждой странице он повторяет: «Я, Будда, Соломон и Шопенгауэр поняли, что все это бесполезно». «Я, Будда, Соломон и Шопенгауэр»... (Соломон — это легендарный автор Екклеcиаста.)

Наука не помогает. Философия говорит, что все бесполезно. Может быть, вера? А, может быть, все-таки есть смысл? Может быть, есть Бог, о котором всегда говорят все поколения? И вдруг, в то мгновение, когда Толстой уловил эту мысль в своем сердце, он вдруг явственно ощутил, что он живет снова! Жизнь снова вернулась в его душу, в его сознание... А потом он сказал себе: но ведь религия учит о таких нелепых вещах, и все это выражено так грубо, так странно. И, как только эта мысль возникла, он опять умер. Все стало пустым и холодным. И Толстой делает первый важнейший вывод: вера есть жизнь, без веры человек не живет.

Я сделал несколько выписок из его сочинений. Разумеется, я не буду вас утомлять этим, но некоторые слова очень важны. Я прочту выдержку из его юношеского дневника, чтобы вы поняли, как давно над ним витала эта мысль. За четверть века до исхода, до его духовного кризиса, когда была написана «Исповедь» и другие книги тетралогии, он в дневнике от 5 марта 1855 г. пишет: «Разговор о божественном и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. (Видите, а говорит, никакой веры не имел!) Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества: религии Христа, но очищенной от веры и таинственности; религии практической, не обещающей будущего блаженства, но дающей блаженство на земле».

Итак, «вера — это жизнь» — совершенно правильная аксиома. И второе — это стремление Толстого создать новую религию, которая бы соответствовала современному (то есть ХIХ в.) популярному мышлению, популярному рационализму, для которого рассудок — это высший судья во всех вещах. Тот рассудок, о котором Пастернак говорил, что он нужен не для познания истины, а чтобы нас не обсчитали в булочной, — этот рассудок для Толстого становится высшим арбитром.

Но как же быть все-таки с этой верой-рассудком? Как все это сочетать? И он делает эксперимент, вполне в его духе. Этот эксперимент не нов. Давайте вспомним Платона Каратаева. Когда я вспоминаю героев Толстого, мне стыдно за мое поколение, потому что все эти «образы» нам в школе так изгадили, что теперь, когда обращаешься к роману «Война и мир», начинаешь вспоминать унылые ряды парт и бубнящих учителей, которые трудились над тем, чтобы привить нам отвращение к русской художественной литературе и вообще ко всей культуре в целом.

Так вот, Платон Каратаев для Толстого — истинный мудрец; он в чем-то выше, чем Пьер и князь Андрей. Как же тут быть? Народ-то верит! (Народ, как его представлял себе граф Лев Николаевич — у него было свое представление о народе; он любил аристократию, как о том вспоминает Берс, брат его жены, и любил народ. Средних он не признавал: он не любил купцов, духовенство — все это были люди не его круга. Или аристократы, или народ. Такое огромное дитя.)

Толстой начинает честно проделывать следующий опыт. Он внешне приобщается к церковной вере (как теперь у нас иные неоправославные), начинает ходить в храм, хотя не понимает, что там делается; начинает соблюдать посты, говеть; ездит по монастырям, по церквам, беседует с архимандритами, епископами; побывал в Оптиной пустыни, беседовал со старцем Амвросием (ныне он уже причислен к лику святых), был достаточно раздражен на него, но все-таки не мог не признать, что этот больной старик дает больше утешения тысячам людей, которые к нему приходят, чем иные здоровые. Но очень скоро эта игра (я употребляю это слово, потому что невольно, по воспоминаниям современников, чувствуется, что это была игра, что Толстой хотел доказать, что все это лишнее, ненужное) окончилась ничем: Толстой отбрасывает церковную веру во имя разума. Что ж, он был философом-рационалистом в духе XVIII века? Да. Не XIX и не XX, а именно XVIII, с его наивнейшей верой во всеобъемлющую власть здравого смысла — в то, что здравый смысл может охватить всю Вселенную.

А могло ли тогдашнее богословие, религиозная философия удовлетворить интеллектуальную жажду Льва Николаевича? Могло. Уже прошел век Хомякова, Чаадаева, уже появились русские религиозные мыслители — первые ласточки. Толстой был современником Сергея Трубецкого, одного из крупнейших русских мыслителей. Но главное, он был хорошо знаком с Владимиром Соловьевым. Вот уж действительно рыцарь разума! Но разум не помешал ему быть христианином! Соловьев был универсальным ученым, поэтом, метафизиком, политологом, историком, экзегетом. И ему это нисколько не мешало.

И вот они встречаются. Опять я должен привести одну замечательную выписку. В присутствии одного очевидца происходила беседа Льва Николаевича с молодым Владимиром Соловьевым. Этот молодой человек своей железной логикой загнал великана Льва Толстого в тупик. «Впервые, — пишет очевидец, — Лев Николаевич не мог ничего возразить. Соловьев как металлическими кольцами сдавливал его». И только скромность Владимира Соловьева стушевала как-то неловкость всей ситуации, когда великий непререкаемый авторитет вынужден был сдаться. Правда, на словах он не сдался, он остался при своем, тем самым доказав, что дело вовсе не в разуме, а в воле. Потому что он не хотел этого. Он хотел упрощенную веру деизма объявить единственной истиной.

Вот Толстой обращается к Библии. Сначала он восхищается Ветхим Заветом как художественным произведением, потом отбрасывает его. Потом берет Новый Завет — отбрасывает. Только Евангелие! И тут ему открывается, что Евангелие есть истинное учение. Но не подумайте, что речь идет об учении Иисуса Христа. Толстой настаивает на том, что есть единое всемирное истинное учение, которое также неплохо выражено у Марка Аврелия, у Сенеки, у Конфуция, у Будды, у Данте Алигьери, у Канта — у кого угодно. Такая туманная, общая вера.

Как ее изложить? Человек сознает себя частью чего-то, что является целым. Это целое мы называем Богом. Бог есть наш хозяин. Он нас послал в этот мир. Бессмертия не существует, потому что личность — это нечто узкое, маленькое. Когда человек умирает, он растворяется в этом целом. Каким-то странным образом этот то ли Бог, то ли какое-то высшее существо, то ли судьба, в точности, как у стоиков, повелевает человеку поступать нравственно. И эти рекомендации высшего существа — элементарны, они всегда были даны, через всех учителей, через всех, но особенно — через Христа.

Когда Толстой пытается изложить Евангелие, он не переводит его, он его перекраивает. Боже упаси вас искать Евангелие в книге, которая называется «Перевод Евангелия Толстым». Вот я цитирую дословно, специально выписал это: «Учение Христа, — пишет он, — имеет общечеловеческий смысл (в каком-то смысле верно). Учение Христа имеет самый простой, ясный, практический смысл для жизни каждого отдельного человека. Этот смысл можно выразить так: Христос учит людей не делать глупостей. В этом и состоит самый простой, всем доступный смысл учения Христа. Христос говорит: не сердись, не считай никого ниже себя — это глупо». И так далее. «Будешь сердиться, будешь обижать людей — тебе же будет хуже». Дальше я не буду цитировать. Так же он рассматривает все остальные пункты.

Если бы, друзья мои, Евангелие сводилось к такой элементарной, я бы сказал еще, утилитарно обоснованной морали («тебе же будет хуже»), то оно ничем не отличалось бы от других древних афоризмов. Более того, если бы Лев Николаевич сказал, что вот, есть учение Конфуция, есть учение стоиков, а есть учение Льва Толстого, — ну что же, оно примкнуло бы к системе нравственных учений. И никакой трагедии не произошло бы. Это учение действительно близко в чем-то буддизму, в чем-то (в большей степени) — китайским воззрениям (недаром Толстой писал предисловие к переводу Лао-цзы, под его редакцией выходили изречения Мен-цзы и других китайских мыслителей).

Китайский пантеизм, индийский — тоже пантеизм (я немного упрощаю) и, наконец, стоический пантеизм — все это очень близко к учению Льва Толстого. Конечно, трудно сказать, какая здесь логика: как может единое безличное начало повелевать человеку что-либо, скажем, повелевать быть добрым. Но Толстой так считал. «Хозяин», — называл он Бога холодным, отчужденным словом.

Итак, Христос на самом деле не внес ничего нового — хотя Толстой в книге «Царство Божие внутри нас» говорит, что это было новое учение, потому что оно говорило о непротивлении злу насилием. Элементы этого учения были уже в Индии, ничего нового в этом не было. Толстой был не только далек от христианства, но, как говорит Николай Александрович Бердяев, редко кто был так далек от личности Христа, как Толстой. У него было сознание дохристианское, внехристианское. Даже Максим Горький после беседы с Толстым вспоминал: «Говорил много о Христе и Будде. О Христе особенно плохо, сентиментально, фальшиво. Советовал читать буддийский катехизис. О Христе говорил снисходительно, явно не любил его».

Как бы мы ни относились к Горькому, он все-таки был человек наблюдательный, и это верно подметил. Потому что даже пошлый Ренан, который описывает жизнь Иисуса Христа, низводя ее до вульгарного вкуса французского обывателя середины прошлого века, всегда Христа любил. Даже Ренан! Ничего подобного мы не найдем в книгах Толстого, он всегда пишет о Христе отчужденно и холодно. Главное для него — учение Христа, учение, — он это слово повторяет миллион раз на нескольких страницах.

А было ли учение? Младший современник Льва Николаевича, князь Сергей Николаевич Трубецкой, ректор Московского университета, великий русский мыслитель, до сих пор по-настоящему не оцененный, писал, как бы отвечая на тезис Толстого, что Нагорная проповедь — это все христианство. Он писал так: «Нагорная проповедь — это вовсе не нравственная проповедь. Нравственное учение Христа вытекало из уникального в истории сознания Христова, а Его самосознание было единственным в мире — сознанием тождества божественного и человеческого. Ибо, когда Христос ссылается на слова Писания, Он исправляет их, как Тот, Кто имеет власть, и говорит: «Древними сказано (сказано в Библии) — то-то, то-то и то-то. А Я говорю вам....» И дальше дает новую заповедь, как Тот, Кто имеет на это право, внутреннее, таинственное, мистическое право, метафизическое и нравственное право».

Все это прошло мимо Толстого. Вот почему, когда мы читаем первые слова Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово» — Логос, то есть божественная мысль, обращенная к миру, Логос, который все создал, Толстой переводит: «В начале было разумение» — и все исчезает. «Мы видели славу его», — пишет Матфей. Слава — это сияние, таинственное сияние. Толстой ставит там: «учение». Хорошо, что рядом со своим переводом он поставил традиционный перевод и греческий текст. Любой из вас может проверить, насколько далеко он отходит от смысла текста.

Но, впрочем, такой была судьба не одного только Евангелия. Наверное, некоторым из вас попадалась книга Толстого «Круг чтения». Она содержит изречения десятков учителей всех веков, стран и народов. И когда я, помню, впервые прочел ее, еще будучи школьником, я подумал: что-то они все говорят почти одинаково? Почти нет разницы в том, что говорил Кант, или Данте, или Паскаль. Ужасно похоже. И потом, позднее, много лет спустя, когда мне удалось проверить хотя бы некоторые цитаты (Толстой все давал без ссылок), оказалось, что этот человек их спокойно искажал. Ведь он же был творец! Он рубил по живому, он создавал из этого материала свое. Тут ни при чем ни Сократ, ни Паскаль, ни Евангелие, ни Талмуд, которые он цитирует, а это Лев Николаевич созидает свое здание из обтесанных камней всех учений, которые попадались ему под руку. Поэтому надо ли читать «Круг чтения»? Надо. Это интересная книга. Но не вздумайте искать там мысли великих людей или изречения подлинных священных книг. Там все начинается Толстым и им кончается.

Что произошло между Толстым и Церковью? Я повторяю: если бы он просто говорил, что создал новое учение, никто бы его не осудил. В России были миллионы нехристиан — мусульмане, иудаисты, буддисты, — никто их от Церкви не отлучал. Но они не говорили, что проповедуют христианское учение, а Толстой говорил. Мало того, этот человек, учивший о добре, терпимости, правде, справедливости, уважении к человеку, человек, который учил, что в каждой религии есть своя истина, делал только одно исключение и для одной только религии — для христианства как оно открыто Церковью. Здесь он был беспощаден, и ярость его не знала границ! Грубейшие кощунства, которые оскорбляли чувства бесчисленного количества людей, срывались с уст и пера этого «непротивленца». И притом, все это происходило под припев: вот это истинное христианство, а Церковь его искажает.

Более того, нападая на Церковь, он крушил и всю современную цивилизацию. Он выбрасывал за борт все: не только искусство, но и судопроизводство, законы. Якобы он это вычитал в Евангелии. Христос говорит: «Не судите», то есть не делайте себя нравственными судьями ошибок и поступков других людей. Ибо «кто из вас без греха, — спрашивает Христос, — пусть первый бросит камень». Это понятно, это естественно, это глубоко справедливо внутренне; но какое это отношение имеет к юриспруденции, к законам, которых должно придерживаться общество? Толстой выбрасывает за борт и армию, и суд, и Церковь. (Правда, с тем, что он выбрасывает клятву, я совершенно согласен. Христос действительно недвусмысленно запретил клясться именем Бога. Он говорил: «Да будет слово ваше: да, да; нет, нет».)

И, наконец, последнее: непротивление злу насилием. Что хотел сказать наш Господь? Он хотел сказать, что зло человеческое, которому мы сопротивляемся, употребляя то же зло, в конце концов не будет побеждено. Побеждает в итоге только добро. И когда Христос изгонял бичом торгующих из храма, Он ведь не имел в виду, что этим Он вразумил торговцев, — нет; Он просто их убрал оттуда. Апостол Павел, точно выражая мысль Иисуса Христа, говорил: «Не будь побеждаем злом, но побеждай зло добром».

Это не имеет отношения к юриспруденции. Христос говорит об умении прощать, и если вам нанесли тяжелый урон, если (я приведу экстремальный случай) убили близкого вам человека, и вы, проявив какое-то сверхчеловеческое благородство, поняли, в чем там дело, и простили, — вы на высоте. Но закон не может простить. Закон только тем нравственно и силен, что он следует своей букве. Между личной этикой, между личной нравственностью и нравственностью общественной пока тождества существовать не может. И в третьем тысячелетии, и, быть может, в четвертом — не будет существовать. Потому что мы, люди, — духовные существа, и у нас особая жизнь. А общество еще наполовину живет по природным законам борьбы за существование. И общество обязано изолировать убийцу и бороться с этим механическими способами. И воображать, что это можно слить воедино, — значит питаться иллюзиями.

Если внимательно читать Евангелие, то можно заметить, что Христос никогда не говорил, что социальные, законные средства пресечения зла не нужны. Он просто говорил о том, что так зло не может быть искоренено никогда. И в самом деле, тюрьмы существуют тысячи лет (я не могу вам сказать, когда была построена первая тюрьма, но в древнем Египте, в третьем тысячелетии до нашей эры, они уже были). И что же, улучшилась ли от этого нравственность человечества за прошедшие тысячи лет? Нет. Но это вовсе не значит, что закон не должен действовать. Конечно, безусловно, закон должен приближаться к гуманным принципам, но все-таки это два полюса, которые еще далеко не сошлись.

Что же, анархический взгляд Толстого на общество, на Церковь, на все структуры человечества — мы должны все это отбросить, должны считать глубоким заблуждением гения, нелепым черным пятном на его прекрасной душе и жизни? И тут я вам скажу — нет и еще раз нет. Церковь обязана была засвидетельствовать, что Толстой проповедует не христианское учение, а собственное. Отсюда постановление Синода, о котором вы все знаете.

Некоторые из вас, наверное, читали рассказ Куприна «Анафема»: как бедный дьякон должен был кричать в храме «анафема!» Льву Толстому, но вместо этого бедняга вскричал: «Многая лета!» Даже фильм такой был очень давно. Это все выдумки! Никакой анафемы не провозглашалось. Было определение Синода — небольшой текст на две печатных страницы, где было сказано, что граф Лев Николаевич в гордыне своей поносит Церковь, христианскую веру, выдавая это за истинное учение, и Церковь больше не считает его своим членом. В ответе Синоду Толстой подтверждает правоту Синода. Он говорит: да, действительно, я отрекся от Церкви, которая называет себя православной, действительно, я не являюсь ее членом.

Епископ Сергий Страгородский (который через сорок лет стал Патриархом Московским и Всея Руси) говорил о том, что не надо было его отлучать: он же сам своим учением уже стоял вне Церкви. Весь этот скандал спровоцировал Победоносцев, человек очень противоречивый, сложный. Он, скажем так, нашептывал Александру III, чтобы тот действовал против Толстого, но Александр III, имея личные добрые отношения с Софьей Андреевной, не хотел скандала. А Николай II, будучи учеником Победоносцева (Победоносцев читал ему лекции), на это пошел.

Я не уверен в том, что по форме все это было очень удачно. Но Церковь обязана была публично, открыто и честно засвидетельствовать, что это учение — не евангельское, не христианское, как его понимают не только православные, но и католики, лютеране и другие протестанты. Любого баптиста спросите: если он откроет толстовское Евангелие, он увидит, что это совсем не то Евангелие. Даже те протестанты, которые считали Христа просто гениальным человеком, пророком, открывшим Бога, они тоже все-таки иначе относились к личности Христа: как к уникальному явлению. Для Толстого же Христос не был уникальным.

Я повторяю свой последний вопрос: что же, нам все это не нужно? Нет, нужно. И было нужно тогда. Потому что в своей борьбе Толстой поставил перед совестью общества, которое считало себя христианским, самые острые вопросы: голод, проституция, нищета, угнетение... Человек, который написал «После бала», — разве он не был христианином? Человек, который написал многие страницы «Войны и мира» с глубоким духовным проникновением в религиозную жизнь людей; человек, который писал: «Не могу молчать!» — был истинным христианином. Он был совестью страны и совестью мира. И поэтому Россия, независимо от литературных произведений Толстого, должна была гордиться таким человеком, как сейчас должна гордиться Сахаровым. Потому что Толстой отчаянно смело выступал против установившихся беззаконий, унижений человеческого достоинства, против того, что царило в обществе.

Конечно, вы скажете: тогда было не то, что теперь. Да, конечно, тогда было гораздо меньше беззаконий, чем в наши дни. Но зато и Толстой уцелел. А попробовал бы он открыть рот в тридцать седьмом! Я думаю, он бы вообще не дожил до 1937 г. Если бы он был моложе на полвека, он бы не дожил, его выгнали бы из страны или уничтожили еще в первой четверти нашего столетия. Я думаю, вы все согласитесь, что так и было бы.

Человек, который бросал вызов социальному злу общества, человек, который говорил правду о положении вещей (пусть он заблуждался в каких-то вопросах), был смелым человеком. И всегда, когда я думаю о Толстом, мне вспоминаются проникновенные слова Анатолия Кони, знаменитого публициста, адвоката, знавшего многих великих людей своего времени. Он писал так: пустыня вечером кажется мертвой, но вдруг раздается рев льва, он выходит на охоту, и пустыня оживает; какие-то ночные птицы кричат, какие-то звери откликаются ему; оживает пустыня. Вот так в пустыне пошлой, однообразной, гнетущей жизни раздавался голос этого Льва, и он будил людей.

Поэтому добавлю в заключение: Сергей Николаевич Булгаков (экономист, философ, впоследствии протоиерей и знаменитый богослов, умерший в эмиграции) писал, что хоть Толстой и был отлучен от Церкви, но есть какая-то церковная связь с ним. Потому что слишком много было в нем правдоискания, слишком много было в нем того, что отзывалось на самые больные проблемы человечества. И мы верим, что не только на земле, но и в вечности он не полностью оторван от нас.